Главная » Интервью
ИНТЕРВЬЮ С ПИСАТЕЛЯМИ
«Когда читаешь Джойса, Гессе или Даррелла, начинает казаться, что люди скрипкой Страдивари заколачивают в упаковочные доски ржавые гвозди смертных грехов»
На вопросы по поводу своего нового романа «Созерцатель» отвечает Александр Петров
интервью
– Уважаемый Александр Петрович! Вы два года трудились над романом «Созерцатель». Поздравляем Вас с окончанием работы! Можете немного приоткрыть сюжет?
– Благодарю. Сюжет?.. Там как в жизни: с одной стороны вроде бы всё случайно и даже иногда, кажется, хаотично, но со временем в потоке событий нащупывается мощный направляющий вектор. Смею надеяться, это – воля Божия. А действующие лица, как всегда, – наши соседи, близкие, которые вместе с нами проходят путь спасения. Мои преданные читатели – есть у меня такая «контрольная группа» – заметили влияние стиля «потока сознания», который узурпировали некоторые небесталанные авторы. Этот стиль – когда полагаешься на волю Божию, не думаешь что сказать, а говоришь по наитию Духа Святого – первыми «использовали» апостолы и святые учителя Церкви. Так вот когда читаешь Джойса, Гессе или Даррелла, начинает казаться, что люди скрипкой Страдивари заколачивают в упаковочные доски ржавые гвозди смертных грехов. …Ну, я и возмутился духом и пытался вернуть скрипке приличное звучание. А стиль этот мне очень понравился! Да.
– Вы берёте своих персонажей из жизни. Могут ли узнать себя в Ваших книгах те, кто является прототипами Ваших персонажей?
– Бывает, что узнают, но с некоторых пор я описываю не конкретных людей – а собирательные образы, не события – а тенденции. Так что вполне возможно, что совершенно незнакомые мне люди узнают себя или свой город, село. Люди вообще во многом похожи друг на друга. Рафаэль выделил всего 14 типов человеческих лиц, потом сократил до семи. Так же и нас можно «разделить» на те же семь типов характеров. А что касается сюжетов, то, как сказал один священник, их вообще всего два: один о приходе человека к Богу, другой – о бегстве от Бога.
– Вы работаете в жанре реализма. Тяжело пробивать себе дорогу вслед за классиками? Бывают случаи, когда неосознанно воспроизводится уже описанный ими эпизод?
– Да нет, не очень, если учесть, что мне не приходится ничего выдумывать или писать «от своего гениального ума». Моя работа похожа на скоропись секретаря (я неоднократно делал это сравнение в текстах). Владыка Антоний Сурожский как-то сравнил творческую деятельность христианина с перчаткой на руке хирурга: чем тоньше и эластичней перчатка, тем искусней работа хирурга. Хирург – это Бог, податель вдохновения, перчатка – наше смирение. Так что мне только и остаётся, что проживать события, встречаться с людьми, с которыми сводит меня Господь – и писать об этом. Когда описываешь реальные события, всегда остается тайна, которая предлагается читателю для сотворчества при чтении. Мне кажется, что большая часть таинственного откроется лишь на Страшном Суде, а пока – пиши, читай и разгадывай мистику воли Божией. Это так интересно!
Что касается повторов – увы, они неизбежны. Мы все одинаково растём, учимся, работаем, женимся, воспитываем детей, стареем, умираем. Говорим одни и те же слова: любовь, судьба, работа, творчество и проч. Отличаемся друг от друга какими-то мизерными деталями, но в них – вся сила нашей индивидуальности! Помню, съездил с друзьями в Египет. Встречаемся через год, вспоминаем… Мои «крутые» друзья уже успели съездить в другие страны и накопить другие впечатления – они сказали, что в Египте было скучно. Я раздал им свой рассказ об этой поездке. Через неделю стали мне звонить: «Слушай, как здорово мы там отдохнули, оказывается!» А что изменилось? Просто они узнали мнение другого человека, который старался описать события с любовью. А ведь если разобраться, все мы только и делаем, что повторяем библейские сюжеты – ничего нет нового под луной, как говаривал мудрый Соломон, все уже описано в Библии, разница – в деталях. И самая главная «деталь» – любовь Христова, которой мы учимся, с точки зрения которой описываем «заурядные, избитые» и… полные чудес события нашей жизни.
– Ваша проза направлена как к воцерковлённым, так и к невоцерковлённым людям, т.е. Ваши произведения в отличие от произведений многих других православных авторов носят миссионерский характер. Вы осознанно избрали для себя стезю миссионерства через художественные произведения?
– И да и нет. Поначалу-то, конечно, «пока свободою горим, пока сердца для чести живы…» я мог воскликнуть, как апостол Павел: «Умру, если не буду проповедовать!» Тогда за слово богохульства мог и по лицу съездить. Но, как водится, незаслуженная благодать неофитства ушла, наступило время испытаний, и я, как персонаж Райкина, стал говорить: «Помягше надо как-то, помягше…» И если первые горячие мои проповеди многих отталкивали, то последующие рассказы о реальном христианстве стали привлекать. Сейчас я, как раньше, не толкаю людей в спину: «иди быстро в храм!», а показываю путь и рассказываю, что именно там, в Церкви, истина, свет и любовь. А уж принять мой совет или нет – дело совести читателя. Иной раз кто-то посмеётся над твоими словами, из вежливости возьмёт книжку, а потом звонит через пять лет: «Если бы «случайно» во время депрессии не прочёл твою книгу, вены вскрыл бы, так тошно было. А попалась она мне на глаза, открыл и узнал, что есть жизнь параллельная той, которой жил. Так что теперь я воцерковился, и жизнь моя стала совсем другой».
– Ваши произведения отличает поэтичность и тонкая лиричность. Это – Божий дар от рождения или благоприобретение?
– Как большинство юношей моего окружения, я увлекался поэзией. Чуть позже Господь провёл меня сквозь занятия живописью, фотографией, журналистикой, сценическим искусством. Чуть позже удалось хлебнуть и хаос производства, и поучаствовать в девяностых в «гражданской войне по переделу собственности». Когда хлебнешь горя, по-особому начинаешь ценить элементарную доброту, верность, дружбу. Возможно, всё это как-то повлияло на стиль моей прозы. Но в любом случае, это дар Божий, то есть то, что даром, незаслуженно, в качестве аванса, за который ещё придётся отчитываться.
– Большое спасибо, что ответили на наши вопросы! Желаем новых творческих успехов, любви и смирения!
– Спасибо вам. Очень приятно узнать, что нам на смену приходят молодые, искренние ребята. Желаю вам не растерять великий дар веры. А то, что испытания вашему поколению выйдут покруче нашего, это бесспорно. Да они уже и сейчас для вас начались, судя по отказам наших доморощенных фарисеев и последователей того апостола, который с ящиком для денег ходил за Спасителем. Так что желаю вам во сто крат больше успехов, любви, смирения и терпения!
Интервьюеры: Д. Савельев и Е. Кочергина
29.08.2011
Светлана Замлелова: «Образец для писателя-миссионера – сам Спаситель»
интервью
– Уважаемая Светлана Георгиевна! Ваши произведения многоплановы, даже на первый взгляд кажущиеся случайными события в них метафоричны, т.е. читать их надо медленно и вдумчиво. Много ли времени у Вас уходит на работу над такими сложными произведениями?
– Времени, действительно, уходит немало. Не хочется ошибиться в слове или сказать лишнее.
– Вы, как и большинство прозаиков, начали свой творческий путь с работ в малом жанре – насколько нам известно, сейчас у Вас написан только один роман. Планируете ли Вы в будущем стать романистом?
– Для пишущего литература интересна, в частности, тем, что позволяет меняться и не стоять на месте. Интересно жить вместе с героями, интересно пробовать себя в разных жанрах. Так что в планах – как новые романы, так и новые рассказы.
– Ваши произведения – один из лучших образцов миссионерства среди современных православных авторов. Они сопоставимы с творениями Сергея Козлова, Натальи Иртениной, Николая Агафонова. Что побудило Вас встать на путь миссионерства через художественные произведения?
– Необходимо, чтобы писателю было, что сказать. Это одно из условий писательства. Иначе просто ничего не получится. Но и вряд ли, просто задавшись целью, можно стать писателем-миссионером. В то же время, любой русский писатель, участвовавший в создании Великой Русской Литературы, и есть миссионер, поскольку своим талантом каждый из них служил Истине и Красоте. Искусство называют «указателем к трансцендентному». Именно в этом смысле всякий творец является миссионером.
– Где, по Вашему мнению, проще реализовывать философские и религиозные идеи – в публицистике, в эссе, в прозе или в поэзии?
– Проза и поэзия не любят прямолинейности, им подавай образы. А в публицистике можно и нужно говорить напрямик. В каком-то смысле это, конечно, проще. Но давайте вспомним Евангелия. Спаситель говорил притчами. А что такое притчи, как не художественная литература! Образец для писателя-миссионера – сам Спаситель.
– Как Вы считаете, православный писатель-миссионер должен быть в той или иной степени аскетом? Или качество его деятельности определяется исключительно уровнем развития его ума и уровнем веры?
– Ум и вера – конечно, весьма важные составляющие. Но, наверное, и без аскетизма не обойтись. Любое творчество требует самоотдачи. Иначе просто не найти те средства выражения, которые помогут читателю преодолеть внутреннюю немоту и глухоту.
– У Вас есть какой-нибудь фирменный приём или знак, указующий читателю на то, кто является автором произведения? Ставили ли Вы перед собой задачу сделать стиль своих произведений действительно самобытным?
– Нет, специального приёма нет, и задачи такой никогда не ставила. Самобытность, пожалуй, должна быть органично присуща стилю. Иначе вместо самобытности может получиться оригинальничание.
– Огромное спасибо за ответы на наши вопросы! Всего Вам самого светлого и доброго и, конечно, творческих успехов!
– Благодарю Вас за внимание. И позвольте пожелать всяческих благ Вашему безусловно нужному и благородному начинанию!
Интервьюеры: Д. Савельев и Е. Кочергина
10.09.2011
Наталья Иртенина: «Русские без Бога страшны, дики, невежественны...»
интервью
– Вашу прозу отличает аллегоричность, самобытный, ярко окрашенный и довольно жёсткий стиль изложения. Этот стиль рождается из Вашего характера и темперамента или выработан Вами специально из миссионерских побуждений?
– Когда я только начинала писать, не было речи ни о каких миссионерских целях. Я тогда еще не была в Церкви, но у меня были проблемы с определением целей собственной жизни, с тем, куда себя деть и на что себя тратить в этом слишком безумном мире. Все вокруг было зыбким, невнятным, не имеющим большого смысла, одним словом, слишком либеральным, и соответственно, внутри меня, тоже не было смысла. А это очень неприятное состояние, которое делает тебя онтологически беспомощным. Поэтому было хаотическое желание что-то там творить, превращать тот хаос, который внутри, хоть в какое подобие космоса. Собственно, видимо, поэтому, и потянуло писать. Помочь в первую очередь себе, решить собственные проблемы, создать себе опору. А может, и наоборот, желание писать окончательно разрушило остатки грёз юности, червяком вползло в душу и стало её с аппетитом грызть. В общем, уже не знаю, как было на самом деле. Факт тот, что я сама через свою работу стала ползти в сторону каких-то твёрдых, фундаментальных смыслов и в итоге подобралась к единственному реальному Смыслу. Ну, вы понимаете, о чём я. И до сих пор это движение, думаю, продолжается. А если мои тексты могут увлечь в том же направлении читателя, я могу только порадоваться этому.
Так что стиль выработался как-то сам, без моей помощи. От моего характера он взял только категоричность, ну и кое-что из других недостатков, с которыми порядочные христиане должны бороться. Например, вот эта самая «самобытность», вполне возможно, происходит от нелюбви ходить строем, сиречь от гордыни. То есть хочется быть наособицу и чтобы буйные кони творческой фантазии уносили за облака, как-то так. С гордыней я пытаюсь бороться, и что в итоге станет с «яркой окрашенностью» моих текстов, не знаю. Может, побледнеет или окрасится в другие цвета.
А что касается жёсткости… Так это скорее колючесть. Для самозащиты, как у ёжика. Чтоб лиса не съела. Так-то шкурка у меня мягкая.
– Критики Вашего творчества из православной среды спрашивают (цит. дословно): «Зачем православному писателю плодить чернуху и порнуху?» Действительно, не противно ли Вам затрагивать темы секса и насилия? Многим ли приходится жертвовать, встав на путь миссионерства?
– Полностью согласна. Православному человеку, хоть писателю, хоть читателю, плодить чернуху и порнуху ни к чему. Сопротивляться злу его же методами не получится. То есть пытаться сделать жизнь свободнее от грязи и пошлости при помощи так называемой «социальной критики», которая даже у классиков может превратиться, например, в приглашение к разврату («Дама с собачкой» Чехова), – всё равно что лечить головную боль разводным ключом. Не нужно ставить «век сей» к зеркалу, чтоб он увидел свои уродства, как наивно думается в юности. От этих обличений ему не холодно и не горячо. Пустая трата времени и усилий.
Просто в какой-то момент сделалось понятно, что писать про чертей и их дела бессмысленно – это ничего никому не даст. А надо писать про ангелов и их дела. Фигурально выражаясь. Хотя от чертей никуда не денешься, они же князья века сего, и литература от них также не свободна, если не в виде чернухи и порнухи, то в каком-нибудь ином виде. Да и насилие насилию рознь. Например, в русской истории было много насилия и злобы. Так что же – не писать про это в исторических романах?
Однако бывает неуютно, когда осознаешь, что ты вообще-то ответствен за то действие, какое производят твои тексты на каждого (!) читателя. (Если кто-то, пусть хоть автор бульварных детективов, думает, что не ответствен, он жестоко ошибается.) Теперь всегда приходится держать в голове ту басню Крылова, в которой писатель попал в ад и огонь под ним всё больше разгорается по мере того, как его сочинения плодят на земле разруху в головах. Но я бы не сказала, что в этом есть какая-то жертва. Жертвовать худшим – легко и приятно.
– Ваше творчество сравнивают с творчеством Виктора Пелевина. Лестно ли такое сравнение, если учесть, что произведения Пелевина носят оккультно-буддистский характер? Кто является Вашими любимыми писателями-прозаиками как в православном, так и в неправославном мире?
– Лет десять назад такое сравнение мне бы страшно польстило. Мне нравился Пелевин. Но последний его роман я прочитала, кажется, в 2001 году и с тех пор его не читаю. Просто было уже понятно, что его шарманка ничего нового больше не выдаст. У меня в давних текстах действительно есть кое-что от пелевинского стиля. И каяться в этом мне вроде бы ни к чему. Но только от стиля, да и то не всякого. У него ведь разные стили есть. Например, когда я делала повесть «Ракурсы» о подростке-наркомане, мне стало понятно, что так описывать мир, как Пелевин в некоторых его книгах, может только наркоман, у которого гипертрофировано мироощущение. Ну а его дзенско-шаманистские идеи как-то прошли мимо меня, и если кто-то находит их в моих текстах, то это странно. У меня даже до воцерковления направленность мыслей была больше в сторону христианства, чем в какую-то иную сторону. Ну, разумеется, в той степени, в какой я тогда понимала христианство.
Любимые писатели у меня обычно появлялись на короткое время, но скоро переставали таковыми быть, либо потому, что я с ними расходилась в понимании реальности (как с Пелевиным), либо потому, что они больше ничего не могли мне сказать, не могли дальше отвечать моим запросам (как Филип Дик). А сейчас из неправославных авторов у меня вовсе нет любимых, и это понятно. Мне нравится фраза актрисы Екатерины Васильевой: «Неверующий человек не может быть мудрым». Из православных же… Ещё лет шесть назад я не знала, что таковые сейчас вообще есть. Но слава Богу, они есть. Просто я мало знаю имён. Ну, Шмелёв, Ширяев, разумеется. Гоголь как автор писем духовного содержания. Недавно прочитала рассказы иерея Ярослава Шипова. Читала в Великом посту, хотя это, конечно, не постное чтение, – немало радовалась и утешалась. Все мои знакомые были в восторге от этой книги. Но самый любимый мой православный автор последних трёх лет – Нестор-летописец со своей «Повестью». Потому что сама о нём писала аж два романа.
– Можно подумать, что в романе «Гулять по воде» и повести «Культурный слой» Вы призываете русский народ к православному бунту против навязанной ему западной системы ценностей. Это действительно так?
– «Православный бунт» – звучит как-то оксюморонистически. А русскому народу я желаю не впадать больше ни в какие бунты, даже «православные». Нет, у меня речь о другом. Рано или поздно России придётся, даже, очевидно, против её желания, противостоять агрессии и «нетолерантности» в отношении нас западного образа мышления, в том числе, с большой долей вероятности, военной. «Культурный слой» – об этом. А «Гулять по воде» – это роман-сказка. Жанр сказки – древнейший способ фиксации и осмысления собственной истории. Как можно говорить, что русские сказки призывают к экстремистским действиям против Змея Горыныча (степняков-захватчиков) или Бабы Яги (ведьм, колдунов, реликтов язычества)? Я просто попыталась обобщить в этом романе в условной форме нашу историю последнего столетия и немножко подумать, чем и как всё может обернуться. О том, что нас ещё может ждать смута с кровью, говорили и говорят. А некоторые и упорно работают над этим. Но меня больше интересовала разбойничья сторона русского характера. Кажется, С. Булгаков говорил что-то о «страшных чертах моего народа». Говорил о том же и Достоевский: что русский без Бога – скотина. Русские без Бога действительно страшны, дики, невежественны. В нашей истории постоянно возникают периоды, когда мы буквально становимся народом-разбойником: Смута XVII в., Гражданская война, наше время либерократии; в годы Опричнины при Иване Грозном части народа было буквально дозволено стать душегубами. А фигура раскаявшегося разбойника для нашего менталитета что-то вроде архетипа. Разбойник, распятый на кресте, первым вошёл в рай. А Русь стала Святой, когда народ, одичавший от татаро-монголов, стал народом кающихся разбойников. Вспомнить даже князя Владимира Красно Солнышко – он к Христу убежал от братоубийства, человеческих жертвоприношений, которые сам же ввёл, и от умопомрачительного разврата. Ну а про атамана Кудеяра и поминать не стоит. Мне интересна была эта ситуация – когда человек доведён до ужаса мерзостью запустения, которая у него в душе. При этом его разум настолько помрачён, что он не знает иных способов спасения от своего ужаса, кроме как утопить его всё в том же разбое (например, становится нацистом или идейным исламским террористом; в лучшем случае футбольным фанатом, иногда громящим витрины магазинов). Это его гнев против «мерзейшей мощи». Бунт против ада. Разумеется, беспощадный и бессмысленный. Потому что дьявол не демократ и покушений на свою власть в мире и в человеках не терпит. И спасти может только чудо. Ведь раскаяние разбойника – это настоящее, без дураков, чудо. И творит его Христос. Дай нам всем Бог такое чудо. Поскольку мы все перед Ним – сущие разбойники.
– Вы сейчас работаете над каким-нибудь художественным произведением?
– Сейчас как раз закончила второй роман дилогии о Несторе-летописце и Руси XI века. Он посвящён князю Владимиру Мономаху. О Мономахе, я знаю, в последнее время вышло, кажется, два романа разных авторов, но, надеюсь, мне удалось сказать об этом князе, достойном всяческого внимания потомков, нечто иное, чем просто канва фактов и событий. Надеюсь также, если Бог даст, роман выйдет в том же издательстве «Вече», в той же серии.
– Если не секрет, в каком возрасте Вы воцерковились – стали полностью осознанной христианкой, воином Христовым? Не пришлось ли Вам перед воцерковлением, как некоторым из православных писателей, пройти «школу оккультизма»?
– Да в общем не так давно, меньше десяти лет назад. Что называется, «попала в хорошую компанию», помогла воцерковлённость друзей. Я, конечно, какое-то время ничего не понимала и воротила нос. Но скоро Бог поправил мне мой «гордый разум», показал, чего я стою сама по себе, без Него. Причём я ещё пыталась ставить Ему какие-то условия, что-то выторговать в обмен на веру. Сейчас оторопь берёт, как вспомнишь. Перед крещением было сильное искушение, как, наверно, бывает у многих, в виде неких научно-оккультных книжек, которые купила перед этим. Но я себя переупрямила, потому что искушение было очень подозрительным, сильно смахивало на внешнее воздействие. Сказала себе: если меня таким образом отговаривают от крещения, значит, оно – дело стоящее. А оккультизмом в виде разных псевдонаук о тонких материях я действительно могла увлечься, мне тогда это было интересно – но ровно настолько, насколько, по моим тогдашним представлениям, всё это подтверждало существование иной, внематериальной реальности. Заняться чем-то более серьёзным не пришлось, Бог отвёл. О «духовных поисках» отечественных «саньясинов» читать было занятно и познавательно. Но очень отрезвляюще подействовало чтение книжки одного умного православного врача-нарколога о том, как душа человеческая, имея в себе пустоту, впадает в жёсткую зависимость от ярких картинок и впечатлений, которые ей разными способами подсовывает дьявол: так рождаются разнообразные оккультизмы и мистицизмы. Так что меня сразу от всей этой мистической тематики отвернуло. Остался чисто исследовательский интерес, который воплотился, например, в «Ракурсах». Однако воин из меня ещё плоховатый. На уровне партизана с дубьём. Хряснуть дубиной могу, а вот обращаться со снайперской винтовкой или гранатомётом, увы, нет.
– Спасибо, что так искренне ответили на наши вопросы! Желаем Вам творческих успехов, возрастания в вере и помощи Божией в нелёгком миссионерском труде!
– Спасибо за интересную беседу.
Интервьюеры: Д. Савельев и Е. Кочергина
20.09.2011
Яна Завацкая: «Искусственно созданный мир позволяет поставить этическую задачу заострённо, вне реального времени и пространства, решить её в "чистом виде"»
интервью
– Уважаемая Яна Юльевна! Скажите, пожалуйста, на какого читателя ориентированы Ваши книги? На какую возрастную категорию, на какой уровень интеллектуальности и т.д.?
– Трудно сказать. Думаю, что ограничений по возрасту и полу здесь нет. Разве что, конечно, книги не для детей.
А вот определённый уровень интеллектуальности всё же предполагается. Я бы даже сказала, не интеллектуальности, а желания и способности задумываться об окружающем мире, задавать вопросы, искать ответы. То, что ещё иначе по-русски называют интеллигентностью – способность думать об отвлечённом, о вещах, не связанных с примитивными жизненными функциями. В то же время всё-таки это книги приключенческие, то есть рассчитанные не на высокоинтеллектуальную аудиторию.
Скорее – на самых обычных людей.
– Вы пишете в основном в жанре социальной, или мистической фантастики – затрагиваете темы веры, долга перед отечеством, творчества. Большинство же писателей размышляют на эти темы в жанре реализма. По какой причине Вы стали фантастом? Этот жанр даёт больше возможностей для полёта фантазии?
– Этот жанр даёт возможность не описывать, а моделировать действительность. Реалист вынужден описывать, он связан жёсткими рамками происходящего (и что ещё хуже – существующих в массовом сознании представлений о действительности). Восприятие реалистических книг завязано на восприятии читателем самой реальности. Например, если бы в моей книге действие происходило в СССР, читатель воспринимал бы её через призму собственного отношения (и/или воспоминаний) к этой стране и эпохе. Основные вопросы, которые я решаю, терялись бы на фоне этих читательских эмоций.
Искусственно созданный мир позволяет поставить этическую задачу заострённо, вне реального времени и пространства, решить её в «чистом виде».
«Полёт фантазии», собственно, я не очень жалую, если вы заметили, в моих книгах нет изобилия фантастических подробностей (экзотических культур, забавных инопланетных существ), по той же самой причине – это заслонило бы основную задачу: решение этических проблем.
– Вы осознанно стремитесь проповедовать Христа и Евангелие через свои произведения, органично встраивая христианские идеи в сюжет, или Вы не считаете себя миссионером, а просто не можете писать по-другому?
– Конечно, я не считаю себя миссионером и никогда не считала. Я верующий человек, и пишу так, как думаю. «Он умел только то, во что верил, а как же иначе?» Этим же объясняется и то, что со временем мои взгляды меняются, и серия о Дейтросе уже сильно отличается от «Ликея», а мои следующие книги будут отличаться ещё сильнее. Я никогда не буду проповедовать, писать «как положено» кем бы то ни было. Нет такого долга или приказа, который мог бы заставить человека писать неискренне.
– В цикле романов о Дейтросе Вы показываете на примере главной героини, какие искушения возникают у человека в процессе развития его личности и как их можно преодолеть. Увлекались ли Вы когда-нибудь аскетической литературой? На каких книгах воспитаны?
– Можно заметить, что героиня Дейтроса преодолевает эти искушения не самостоятельно; не с помощью какой-либо аскетической литературы или соответствующих практик, и не с помощью священников и Церкви. Главный фактор здесь – само общество Дейтроса, где христианство воплощено до конца, последовательно, причём это традиционное жёсткое христианство, но оно просто вплетено в ткань этого мира. То есть показано прежде всего социальное воздействие – плюс собственный мистический и вообще внутренний опыт.
Конечно, в своё время я читала довольно много духовной литературы вообще. Это были по большей части западные авторы, так как я католик. Например, св. Августин, обе святые Терезы, Фома Кемпийский, Фома Аквинский и многое другое, были также и авторы восточные, например, в сборнике Добротолюбие. Читала я и Игнатия Брянчанинова, немного Феофана Затворника. Как многие, отдала должное митрополиту Антонию Сурожскому. Да всего, собственно, не перечислить.
Но в общем у меня не было именно какого-то увлечения аскетической литературой.
– В романе «Не бойся, девочка!» Вы цитируете стихотворение Пастернака: «Цель творчества – самоотдача, А не шумиха, не успех. Позорно ничего не знача, Быть притчей на устах у всех…» Это в какой-то мере о Вас?
– Да, конечно.
– Планируете ли Вы продолжение цикла о Дейтросе? Над чем сейчас работаете?
– Нет, продолжение не планирую. По крайней мере, пока. Цикл в общем-то завершён. Придумать, конечно, что-нибудь можно всегда.
Сейчас я почти закончила новый роман, фантастический, где я пытаюсь решить интересную для меня проблему сверхчеловека, но в другом ракурсе, чем, например, в «Сагонских войнах» (речь идёт о романе «Союз летящих»).
– Благодарим Вас за ответы на наши вопросы! Желаем новых творческих успехов, много-много любви и радости!
– Спасибо! И вам того же.
Интервьюеры: Д. Савельев и Е. Кочергина
23.09.2011
Александр Дьяченко: «Священнику трудно быть писателем»
интервью
– Расскажите, пожалуйста, о себе. Какой был ваш путь к вере? Вы стали священником в 40 лет, почему решились на этот шаг? Почему стали писать и издавать свои рассказы?
– Быть священником я не собирался. Интерес к вере, правда, был всегда. Скорее всего, он пришёл от чтения: в детстве и юности я очень много читал. Верующих в нашей семье не было, поэтому крестился уже сам – в 30 лет. К вере шёл наощупь, тогда ещё не было в таком количестве ни книг, ни священников.
Однажды, на втором курсе института (это был конец семидесятых годов) одногруппница, зная мой интерес к религии, принесла в аудиторию кусок книги Нового Завета – нашла на чердаке у себя дома.
Я читал и мало что тогда понимал, но когда дошёл до Нагорной проповеди, то помню, как всё внутри даже заболело от какого-то непонятного, но прекрасного чувства. Только кем были все эти милостивые и чистые сердцем – совершенно не доходило… Потому и хотел подучиться.
Так со временем попал в Свято-Тихоновский институт в Москве. Потом владыка, узнав, что я заканчиваю богословский институт, благословил меня стать священником. Решиться на такой шаг почти в 40 лет было очень трудно, но ослушаться благословения я не мог.
Писать стал потому, что мои дети создали блог в Живом Журнале и подарили его мне, а в блоге, как известно, нужно что-то писать. Вот и вынужден был начинать! Так что, и это подтверждают историки литературы, писателями становятся по необходимости.
– Как бы вы сформулировали особенности творчества священника-писателя? Есть ли какие-то запретные темы или принципы, которых вы твердо придерживаетесь?
– Священнику писать трудно. Каждое наше слово прочитывается с особым вниманием. Считается, если ты батюшка, то как можно допускать вольность в мыслях или словах? Всё то, что легко прощается любому другому автору, и даже возводится в ранг достоинств, нам, напротив, ставят в вину. Кто-то в наших текстах ищет подвох или скрытый смысл.
Наверное, это ещё и из-за того, что порой люди из священника в собственном представлении создают себе некую икону, и если ты выбиваешься за пределы её канонов, то и «бит будешь нещадно».
Я же, в первую очередь, стараюсь показать читателю выход даже из самых трудных жизненных ситуаций, пытаюсь вложить в человека надежду и подсказать дальнейший жизненный путь.
У меня нет запретных тем, единственно, чего я не хотел бы касаться, – это политика. Поскольку политические баталии людей разъединяют, а моя задача, напротив, объединять. И ещё в моих рассказах практически нет плохих людей, есть только те, кто уже покаялся, а кто ещё нет.
– Каким представляете своего читателя?
– Я не делю своих читателей на группы и не пишу конкретно для кого-то. Мой читатель – мой собеседник. И таких собеседников нахожу в храме, и на улице, и в метро, и в школе, и в местах заключения – короче, везде. Мне интересен любой человек, потому что каждый из нас – это целый мир, отдельная вселенная, исчерпать которую невозможно.
– Что может быть интересно в рассказах сборника светскому читателю?
– Я пишу не только для церковных людей, а для людей вообще. Пишу, оценивая окружающий мир с точки зрения священника. А это может быть интересно любому. Тем более, если учесть, что светский мир мне очень хорошо известен, ведь я его часть и крестился очень поздно, в 30 лет. Метаморфозы моего сознания – это возможный путь к Богу для любого ищущего человека. Читая мои рассказы, этот путь можно легко примерить на себя и при желании повторить.
– Что означает христианская литература для вас?
– Христианская литература очень многообразна. Для меня это больше литература богословского плана, писания святых отцов, патерики. Те произведения, повести и большей частью рассказы, что сегодня пишутся священниками, это тоже литература. В основном это попытки популяризировать мысли святых отцов и попытаться передать их дух в общении с внешним миром.
Наши так называемые «поповские» рассказы художественно несовершенны, но они востребованы читателями, а всё из-за того, что в них предпринимается попытка осмысления самых важных фундаментальных вопросов человеческого бытия.
– При чтении создаётся ощущение, что в рассказах всё из жизни. Это так? Насколько свободно вы обращаетесь с фактическим материалом?
– Наверно, я не смог бы стать писателем-фантастом, не получается придумывать. Практически все события и диалоги, описанные в моих рассказах, это быль. Хотя, конечно, позволяю себе менять обстоятельства, и чем щепетильнее тема, тем больше вольности в изображении.
– Поговорим непосредственно о книге. Вы не раз показываете героев – солдат, доблестно защищающих Родину. Что такое героизм в мирной жизни?
– Для меня тема подвига – одна из центральных. Подвиг в миру у меня всегда подспудно ассоциируется с мученичеством и готовностью пострадать за человека, а значит и за Христа. В семье моей матушки есть новомученица, которая ещё до революции, будучи настоятельницей монастыря, получила откровение о лютой казни, которую ей через несколько лет придумают большевики. Она знала, что её сожгут на костре, но не сделала ничего, чтобы своевременно скрыться и уцелеть. Точно так же, как и мои предшественники, служившие в нашем храме и расстрелянные на полигоне в Бутово. Они понимали, что когда-то за ними обязательно придут и увезут, даже узелки с сухарями были наготове, но не прятались, а служили и молились.
Сегодня подвиг совершается в рутинности бытия. Когда каждый новый день напоминает предыдущий, когда нужно вновь и вновь думать о том, как накормить детей, как их одеть и обуть. Когда надо совестливо относиться к своим обязанностям и как родителей, и потом как благодарных детей – уже в отношениях к своим старикам. Каждый день делать то, что ты должен как отец, и как сын, и как муж. Стараться жить по заповедям, не подличать и не приспосабливаться. Это своего рода исповедничество, и оно порой тяжелее мученичества, а всё вместе – подвиг.
– Вы сказали о подвиге в повседневной жизни, и мне вспомнился ваш рассказ, в котором герой учится любить людей и доверять им, и в результате его избивают на улице. В конце он восклицает: «Я сегодня самый счастливый человек на свете! Я снова способен доверять людям, всех прощать и всех любить… только это так… больно!» Почему в жизни доверие и любовь так часто приносят боль? Почему люди, которые умеют любить и доверять, выглядят иногда как «дурачки» в современном мире?
– А мы и есть «дурачки». Апостол Павел, обращаясь в своих посланиях к христианам, часто называл их святыми, как людей, удалившихся от зла и в мыслях, и в поступках. Но став христианином, человек не удаляется от мира, живущего во зле, иначе как бы он стал осолять этот мир? Для мира мы были и всегда останемся юродивыми, или правильнее сказать Христа ради юродивыми. В противном случае нам придётся подстраиваться, соглашаться на бесконечные компромиссы. Только тогда какие же мы христиане?.. Идти за Христом – это всегда вызов и движение против течения.
– В рассказах вы не раз упоминаете о том, что служили в армии. Некоторые герои книги – священники, бывшие некогда военными. Накладывает ли служба в армии отпечаток на мужчину, и тем более священника?
– Да, я служил в армии дважды, как рядовой и как офицер. Дети военных без всяких сомнений идут по стопам отцов, точно так же и я не сомневался, что буду офицером. Странно то, что я не стал профессиональным военным, наверное, в этом заключается промысл быть мне священником.
Во многом служения священника и военного схожи. Более того, считаю, что будущий пастырь и отец духовный сам обязан пройти армейскую школу. Обучиться искусству подчинения и внутренней дисциплины, если ему, конечно, здоровье позволяет. Сейчас в наших семинариях, к сожалению, многие студенты страдают хроническими заболеваниями, а так я за то, чтобы они в обязательном порядке отслужили срочную службу.
Знаете, если я совершил какой-то грех, а мне предстоит служить и произносить проповедь с амвона, то проповедь не складывается, совесть заедает. Ты учишь людей поступать как должно, а сам же и нарушаешь. Точно также, чтобы и священником быть, нужно право иметь. И в бой на смерть благословлять можешь, если сам ходил.
– Есть ли у вас любимый тип героя?
– Сам себя отношу к маленьким людям. У меня никогда не было карьерных устремлений, совершенно отсутствуют амбиции. Человек сторонний, мерилом которого является внешнее и финансовое благополучие, отнесёт меня скорее к разряду неудачников. Но среди таких людей я и живу, это мой мир, мои герои, они мне понятны и бесконечно дороги.
– Что бы вы хотели пожелать своим читателям?
– Сегодня уже не принято читать советских писателей, а я человек немолодой, и помню, какое впечатление произвели на меня, тогда ещё школьника, слова одного пламенного революционера и писателя Николая Островского: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Вот мне и хочется, чтобы и мы, христиане, тоже знали эту фразу и делали из неё правильные выводы.
Беседовала Елизавета Меркулова, издательство «Никея»
07.10.2011
Другое интервью с Александром Дьяченко на сайте «Православие и мир»
Произведения Александра Дьяченко
Дмитрий Володихин: «История – это сумма притч, которые Творец рассказывает людям»
интервью
Сложно охватить взглядом все сферы деятельности Дмитрия Володихина, перечислить организации, в состав которых он входит. Некоторым людям от Бога дана какая-то неутомимая энергия и работоспособность. Дмитрий Михайлович преподаёт архивоведение и палеографию на историческом факультете МГУ, является автором нескольких монографий, книг по истории русского средневековья, более двухсот научных и научно-популярных работ, учебных пособий, критических статей, рецензий, а также художественной прозы в жанрах научной фантастики, сакральной фантастики и фэнтези. Он входит в состав редакционно-издательского совета Института специальных исторических дисциплин РАЕН, является заместителем главного редактора в журнале «Свой» Никиты Михалкова, руководителем оргкомитета конвента «Бастион», членом оргкомитета конвента «Созвездие Аю-Даг», членом оргкомитета «Роскона», секретарём жюри литературной премии «Филигрань», членом жюри мемориальной премии памяти Кира Булычёва и ряда других премий. Также Дмитрий Володихин – кавалер Карамзинского креста, а за подготовку «Энциклопедии для детей» был удостоен Президентской премии в области образования за 2002 год. Когда встречаешься с таким многогранным человеком, сложно решить, с чего начинать беседу. Но всё-таки в первую очередь Дмитрий Михайлович – выдающийся историк, и первый мой вопрос был об этом.
– Дмитрий Михайлович, одна из сфер Вашей деятельности – это борьба с фолк-хистори (термин, придуманный Вами) – историей для толпы, поп-историей, лжеисторией и т.д., отрицающей академическую историю. В своё время Вы одним из первых среди профессиональных историков начали борьбу с так называемой «новой хронологией» математика Анатолия Фоменко и иных представителей жанра фолк-хистори. Почему Вы решили взяться за такое малоприятное дело? Неужели современным русским людям нужно доказывать, например, что существовал один-единственный царь Иван Грозный, а не четыре разных государя?
– В 90-х годах авторитет академической истории катастрофически упал. Люди просто не знали, стоит ли верить ученым. Слишком многое оказалось неразумным образом сметено с карты истории пятнадцать-двадцать лет назад... Усилилась, как во всякое смутное время, тяга к ворожеям, гадателям, пророкам-шарлатанам, а рядом с ними, фактически в одном ряду, оказались творцы дешевых сенсаций. Среди них – те же Фоменко и его команда. В итоге даже образованному человеку трудно стало разобраться, где правда, а где вымыслы.
Между тем, история – это сумма притч, которые Творец рассказывает людям. И чтобы вдуматься в их смысл, прежде следует очистить их от налипших искажений. Вот и пришлось чистить Авгиевы конюшни: ведь в байках и шарлатанских измышлениях никакой истины не содержится.
– Вы специализируетесь на истории Русского Средневековья, написали биографию митрополита Филиппа для серии ЖЗЛ, книги про Ивана Грозного, опричнину. Как вы оцениваете фильм «Царь» Павла Лунгина? Удалось ли режиссёру и актёрам хоть в какой-то степени воссоздать реальные взаимоотношения святого митрополита и царя? Или это очередной лубок и спекуляция на историческую тему?
– Это не лубок и не спекуляция. В то же время, это и не исторический фильм. Иначе говоря, не стоит искать в нем действительной последовательности событий, реальных фактов, верно реконструированных речей и поступков. Там они встречаются, так сказать, время от времени. В равной пропорции видны историческая правда и художественный вымысел.
Повторюсь, «Царь» – не исторический фильм, а, скорее, историософский. Иными словами, он представляет собой вольное философическое размышление о вере, любви, власти и России в декорациях XVI века. Однако принижать эту кинокартину не стоит. Сценарист, замечательный писатель Алексей Иванов, и режиссер, известнейший Павел Лунгин, не ставили себе целью докопаться до исторической правды, зато им удалось сказать художественную правду, – очень глубокую и не слишком, может быть, приятную. Иногда в одежды христианства облекается языческий культ силы и всевластия, и доброго тут ничего нет; надо остерегаться подобной подмены; Лунгин с Ивановым показали эту опасность очень точно.
А что в датах и лицах отсутствует доскональная точность, так на то фильм и художественный, а не документальный. Точность важна для монографии, для учебника, для научно-популярной вещи. А для романа или игровой картины важнее правда художества.
– Не так давно на телеканале «Культура» показали сериал Николая Досталя «Раскол». Симпатии режиссёра и сценариста фильма скорее на стороне протопопа Аввакума. Что Вы можете сказать об этом трагическом для Русской Православной Церкви времени? Прав ли был, по вашему мнению, патриарх Никон в своих действиях?
– Несмотря на то, что в сериале относительно прилично «сделана» материальная культура – костюмы, жилище, бытовые предметы, несмотря на то, что автор сценария писатель Михаил Кураев относительно добротно стилизовал речь персонажей под хорошо известные письменные образцы XVII столетия, перед нами… XX столетие. Всё те же проблемы, всё те же образы, которые интересовали рафинированного интеллигента и «западника» Кураева в его творчестве, прежде не выходившем за пределы советской эпохи. Перед зрителями в сериале Досталя-Кураева фактически развертывается продолжение разговора, начатого когда-то в кураевской же повести «Петя на пути в Царствие Небесное», экранизированной тем же режиссером. Опять – жестокая власть, модернизирующая общество, ни в грош ни ставя при этом отдельного человека, мучая его, относясь к нему безжалостно. Опять пустыня жестокости. Опять отгораживание России от Запада, страстно нелюбимое Кураевым. Собственно, мы видим русский мир глазами либерального интеллигента. А значит – пример «дурного повторения». XX век, если я правильно понял создателей сериала, повторяет век XVII-й, притом повтор этот – далеко не первый…
Режиссер и сценарист «Раскола» изо всех сил постарались перенести либеральные стереотипы, сформировавшиеся на основе интеллектуального опыта прошлого столетия, на эпоху, отстоящую от него на триста лет. Как ни парадоксально, но выходит, что у Досталя и Кураева XVII век… повторяет XX-й!
В сущности, сериал являет относительную достоверность в деталях и обходит ее стороной в глобальной исторической перспективе.
Думаю, исторически церковная реформа была необходима. Уверен, что не менее необходимым было «закручивание гаек», т.е. наведение порядка в Церкви, страшно расшатанной после Смуты. Не вижу ничего худого или неправильного в том, что собор православных архиереев принимает решение откорректировать богослужебную практику, изменить способ сложения перстов или же утвердить незначительные поправки в молитвах. Плохо другое. Реформа проводилась с предельной жесткостью и каким-то… почти слепым послушанием в отношении заезжих греческих иерархов. Если бы все то же проводилось медленно, терпеливо, любовно, да и собственным умом, всё могло сложиться гораздо лучше, и не было бы у нас никакого раскола. Но Смута подготовила страшное ожесточение власти и черное бунтарство в низах. В итоге для мирного, безмятежного проведения реформы обеим сторонам не хватило смирения и любви.
– Расскажите, пожалуйста, немного о том, как вы пришли в Православную Церковь. Кто-то из старцев сказал, что есть два пути: либо человек ищет Землю и находит Небо, либо ищет Небо и находит Землю. В первом случае человек вначале начинает любить свою страну, её культуру и историю, а потом понимает, что без Православной Церкви не было бы России, и это становится толчком для его воцерковления. Во втором случае человек сначала начинает любить Бога, а потом осознаёт, что Господь дал ему именно эту землю, чтобы он берёг и любил её, что наша Родина – это образ Небесной Отчизны. Как было у Вас?
– Я с детства любил историю моей страны, ничего другого не желал себе и не желаю. Но страна, земля, народ – одно, а Бог – другое. Истина, которую дает нам Бог, выше всего прочего. Хорошо, когда она не противоречит истине, которую хочет сделать правилом жизни какая-то очень значительная часть твоего народа. Но если противоречит, то выбирать надо истину Бога.
Мне нужна была истина, которая объясняла бы всё с самого верха мироздания. Я увлекался в первой половине 90-х французскими экзистенциалистами, затем скептической философией… Но в конечном итоге первые главы знаменитой книги о. Павла Флоренского «Столп и утверждение истины» убедили меня: ничего правильнее Бога не объясняет наш мир. Таким образом, до Бога я додумался с помощью замечательного православного философа. А уж додумавшись и двинувшись в сторону Бога, я стал чувствовать Его присутствие, я получил веру.
Наверное, ты к Нему – шаг, а Он в ответ – тысячу шагов тебе навстречу.
– В своих фантастических произведениях Вы показываете мир, в котором Российская Федерация снова стала Российской Империей. Однако в реальности, на мой взгляд, мало что предвещает восстановление монархии в нашей стране. Вы действительно считаете, что Россия, «испорченная» демократией, сможет принять полноценную монархию?
– Люди, в силу того уровня разумения, на который способны, сделают косенький шажок в правильную сторону – вернут хоть какую-нибудь монархию. Тогда Отец Небесный направит их, подтолкнет, очистит сделанное от кривизны и уродств. С Его помощью возвращение в Империю возможно.
Только на первых порах надо действовать самим, дабы Ему было что выправлять.
– В досоветские времена даже церковным людям трудно было порой не осуждать Помазанника Божия и смиряться его решениям. Насколько же труднее будет подчиниться власти императора людям неверующим. Возможно ли русскому народу достичь такого уровня смирения?
– Власть есть власть. В подавляющем большинстве случаев люди ей подчиняются. И государю будут подчиняться точно так же, как и президенту. Пожалуй, даже лучше. Кому-то поможет вера, кому-то – привычка, а кому-то – здравый смысл.
– Монарха, как известно, не выбирают. Ему приносят присягу на верность и подчиняются его приказам и распоряжениям, невзирая на то, каковы они. Что, если на престол сядет государь, настроенный враждебно по отношению к Церкви? Надо подчиняться и такому правителю?
– В социальной доктрине Русской православной Церкви есть пункт, признающий необходимость гражданского неповиновения власти, если она нечестива или безбожна. Этот пункт относится к любой форме правления. Таким образом, если государь-нечестивец рушит Церковь, верующие обязаны ему противиться.
– Некоторые православные люди убеждены, что восстановление монархии в нашей стране произойдёт лишь незадолго до Конца Света. Они полагают, что это будет одним из признаков прихода антихриста, последний император будет святым, а Российская Империя – последним оплотом Православия. Святитель Игнатий Брянчанинов, напротив, писал, что велика возможность того, что антихрист придёт именно из России. Не может ли так случиться, что Российский император и станет антихристом?
– А вот не стоит гадать. Много соблазна во всех этих «пророчествах». Как будет, так и будет. Следует твердо верить в Христа, любить ближнего, соблюдать заповеди, подчиняться учению Церкви, основанному на Благой вести. А там что Бог даст, то и случится.
– Дмитрий Михайлович, Вы – один из организаторов и членов жюри нескольких современных российских конвентов фантастики. Кто из современных фантастов, на Ваш взгляд, пишет «умную» фантастику, а не пустой экшн для увеселения читателя?
– Ох, да много таких. Фантастов-интеллектуалов – десятки. Перечислять их, сообщать, что у каждого есть умного, а что – не очень, это ведь даже не статья, а целая книга! Несколько лет назад я выпустил сборник «Интеллектуальная фантастика». Нынче пора печатать второй том...
Наверное, будет полезнее, если я назову нескольких авторов, в текстах которых видна добротная православная основа. Таковы, по моему мнению, Ольга Елисеева, Наталья Иртенина, Юрий Максимов, Елена Хаецкая, Юлия Вознесенская, Далия Трускиновская, Виталий Каплан, в некоторых случаях – Сергей Челяев. Если кого-то пропустил, то не по злобе, а от беспамятства.
– А что Вы можете сказать по поводу модных романов Сергея Лукьяненко? Есть ли в «Дозорах» что-то полезное для ума и сердца молодого читателя?
– Я не имею желания комментировать «Дозоры». И не являюсь любителем этого цикла Сергея Лукьяненко.
Однако вовсе не считаю, что этот писатель-фантаст безбожен или вредоносен. Он прошел сложный путь. Ранние его вещи серьезно отличаются от поздних по «духовной набивке». Если обратиться к романам «Недотепа» или «Непоседа», то в них можно отыскать чтение доброе, светлое, исполненное миролюбия. Вот и поставим Лукьяненко это в заслугу.
А что прежде бывало… так кто без греха, тот пускай первым кинет в него камень.
Интервьюер: Е. Кочергина
26.10.2011
Николай Блохин: «Я вижу в этом только волю Божию…»
интервью
Известие о том, что знаменитый православный писатель Николай Блохин теперь – отец Николай и служит в далеком Комсомольске-на-Амуре, застало меня врасплох. Потрясло но и одновременно – обрадовало. Священников в нашей Церкви, как известно, не хватает, особенно в глубинке и особенно в тюрьмах и колониях – а именно послушание тюремного батюшки несет сейчас отец Николай. Поэтому взять у него интервью было вдвойне любопытно.
– Отец Николай, для большинства поклонников Вашего творчества Ваше рукоположение в священники, безусловно, стало неожиданностью. Вместе с тем, очевидно, что к такому шагу человек идет всю свою предшествующую жизнь. А что для вас послужило решающим толчком?
– Вообще-то я давно мечтал стать священником – ещё в тюрьме, на зоне. Но не думал, что это случится вот так резко, внезапно. Так быстро: в Великий Четверг я был рукоположен во иерея, пробыв дьяконом всего один день. Так что и для меня самого это неожиданно. И вижу я во всем этом только Божью волю. Господь призвал, Владыка предложил: «Хочешь? Поедешь служить?..» – «Да!!» Владыка наш – епископ Николай Амурский и Чегдомынский (Ашимов). Он очень молодой, за все берётся, старается делать по-настоящему, не для галочки. Тюремное служение – так тюремное, у него у самого есть соответствующий опыт – он окормлял места заключения (например, преподавал «Основы Православия» в детском исправительном учреждении г. Южно-Сахалинска, организовывал богослужения в колонии строгого режима). А раньше я видел, в основном, формальный подход к этой проблеме у священников.
– Я как раз хотела спросить, как получилось, что Вы служите в Комсомольске-на-Амуре, да еще в тюрьме – Вы выбрали или священноначалие?
– Господь все управил. Амурская епархия наша – новообразованная, здесь непочатый край работы, особенно по части тюремного служения. Я всего только две недели священником, но уже могу сказать, что народ к вере очень тянется.
– Наверное, нельзя за такой короткий срок понять, насколько активные православные ваши прихожане, тем более, когда дело касается заключённых?
– Ещё как можно! У нас тут уже массовые крещения проводятся. Люди жаждут веры и Бога! Это не только на зоне, но и на воле. Как только к людям слово обращено – ты сразу получаешь на него отклик. Они тянутся, они хотят креститься, готовы исповедоваться. И, самое главное: они понимают, что крещение – это очень серьёзный шаг, после которого надо круто ломать, изменять свою жизнь. И к этому они тоже стремятся!
– Знают ли Ваши прихожане, что Вы - писатель и, если да, то как они на это реагируют?
– Знают, я начинаю с этого разговор, рассказываю и то, что я писатель, и то, что я сам сидел и за что. Это очень важно и нужно. Реагируют? Нормально реагируют, адекватно. Книги нужны, слово нужно. Епархия молодая, «голенькая», так сказать – ничего ещё нет, книг остро не хватает. Книги для церкви нам очень нужны сейчас. И литература православная, в том числе художественная.
– Как Вы думаете, удастся ли Вам сочетать иерейское служение с литературной работой? И есть ли сейчас у Вас творческие писательские планы?
– Да, обязательно буду сочетать. Планов – окиян-море! Хотя я не очень стараюсь ими делиться. Вот, например, кардинал Ришелье никогда не говорил: «Я сделаю…», а только: «Я сделал!» – или молчал. Планы, названия, проекты книг меняются, но могу сказать, что я сейчас, главным образом, работаю над военной темой во всем её многообразии. От детской книги про Георгия Победоносца до… Ну, поживём – и увидим.
– А как Вы полагаете, в дальнейшем будут ли два ваших служения влиять друг на друга?
– Безусловно! Я уже сейчас на многие вещи начинаю смотреть по-другому, чем до рукоположения. Особенно в плане большей жёсткости к самому себе. И в будущем надеюсь сделать основной в своём литературном творчестве тему покаяния. Что обозначить, показать, как человек кается и что это за собой влечёт для него, в его жизни. Это невероятно сложная тема, но она и самая главная. Буду стараться, чтобы это был не лубок, не начётничество, а настоящая, серьёзная, действительно художественная литература. И опыт принятия исповеди в этом очень помогает – и люди, конечно, которые исповедуются.
– Ещё бы! Ведь у Вас такой удивительный и трудный контингент исповедующихся…
– Заключённые? Да. Но не только. Я исповедую также и обычных прихожан в нашем кафедральном храме – св. Илии Пророка в Комсомольске-на-Амуре. Ещё раз повторюсь: епархия у нас очень молодая, здесь всё только начинается, и работы предстоит очень и очень много!
– В таком случае остаётся лишь пожелать Вам и Вашему молодому архиерею помощи Божией во всех начинаниях.
– Спаси Господь! И, главное, – Христос Воскресе!
– Воистину воскресе!
Беседовала Дарья Болотина
26.04.2012
Мирослав Бакулин: «Москва смиряет метрополитеном, Сибирь — комарами да морозами»
интервью
— Жители Тобольска и Тюмени — это, в основном, потомки ссыльных? Вы сами где точно родились?
— Родился я в городе Тобольске, что стоит у впадения Тобола в Иртыш. Дом стоял на высоком берегу и открывался вид Родины на многие километры вокруг. Скоро из-за работы отца переехали в Тюмень, но навсегда остались тоболяками. Теперь, по прошествии лет, Тюмень стал для меня по-настоящему родным. А вот отец, недавно отошедший к Богу, по завещанию своему похоронен в Тобольске на Древнем Завальном кладбище у единственного в России храма Семи отроков Эфесских. В этом храме крестились все из нашего рода. Тюмень основан в 1586 году, Тобольск — на год раньше. Так что представление о том, что здесь живут потомки ссыльных — поверхностное. Как-то один мой студент, приехавший к нам учиться из Петербурга, прошипел высокомерно на своих одногруппниц: «Чушки тюменские». Я спросил его: «Вы видите вот тот храм за окном? Он был построен, когда Вашего города ещё в помине не было. Так что умерьте свою столичную гордыню». 426 лет — это огромная история. Здесь практически не было крепостных, только немного (около 0,2% населения) монастырские, и после известного указа, они вынуждены были выйти с топором на дорогу. Ссыльных сюда отправляли с 18 века и исключительно политических ссыльных, образованных, инакомыслящих. Декабристы, мечтавшие утопить Россию в крови, переменились здесь до учителей простого народа. Коренное население — это очень широкие, свободные люди, по сей день меряющие водку вёдрами, рыбу мешками, картошку машинами. 300-500 километров в один конец здесь не считается расстоянием. Семьи большие, гостеприимные. Здесь принято родниться, то есть соблюдать семейные отношения вплоть до четвероюродных. Храмы полны, по воскресеньям не протолкнуться. Я не удивлён Вашему вопросу, потому что москвичи так и говорят до сих пор: «Поехал из России в Сибирь» или наоборот. Сибирь остаётся незыблемым континентом, который и сохраняет, пожалуй, самое лучшее в русском человеке. А в Москве-матушке сибиряку немного тесно и душновато. Москва смиряет расстояньями, метрополитеном, роем мегаполиса, Сибирь смиряет комарами да морозами. Поэтому Тюмень приезжему расширяет взгляд, углубляет сердце и держит у глаза слезу умиления и восторга.
— Получается, вы сибиряк в нескольких поколениях?
— Отец, Юрий Степанович, родился в деревне Еловка под Тобольском, закончил школу и военное училище, служил офицером-шифровальщиком в Екатеринбурге. Затем окончил журфак Уральского университета и Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Всю свою жизнь посвятил журналистике, она была его призванием. Писал до последнего дня. Любимой темой были очерки о людях Сибири.
Мама вышла из непростой семьи. Предки моей бабушки были из рода графа Заморина, породнившимися когда-то с калькуттскими царями, а её муж был деревенским парнем, женившимся на «графинюшке», свободно говорившей по-французски и по-польски. Мама закончила медицинское училище и работала фельдшером. Но главная её работа оставалась быть мамой, она всю себя потратила на меня и двух моих старших сестёр. Когда она поступила на юридический факультет, оказалось, что она беременна мною. Она оставила учёбу. За 16 лет преподавания в вузах, я обучал много студентов, но, кажется, не вернул ей этот долг. Да и вернуть его невозможно.
— Были ли среди Вашего окружения в детстве и юности христиане?
— Отец, став коммунистом, скоро забыл о своём церковном детстве, и семья наша была вообще не религиозна. Но оставались горящие светом Христовым бабушки. Одна, Зинаида Степановна, у которой большевики расстреляли отца и братьев, молилась по-французски для конспирации. Другая, малообразованная, Елизавета Ивановна, не без боязни ходила в храм, но всегда читала чуть слышно молитвы как умела: «Хлеб наш насущник даждь нам днесь». Удивительно, но все мужики, ушедшие на фронт из нашей большой семьи, вернулись домой. Ребёнком я очень любил, сидя под столом, слушать как по праздникам старики пели и благодарили Бога за победу, за Сталина и за то, что сохранил их живыми.
Вопреки запрету отца, бабушка Елизавета меня с сёстрами отвела храм, и нас окрестили в 1971 году. Родители крестики отняли. Потом я стал пионером и стал спорить с бабушкой: «Космонавты в космос летали, а Бога не видели!» Бабушка ласково гладила меня по голове и говорила: «Ты не веришь? Не верь, только молись». Этот посыл, её доброта и смирение, которые пестовались в семье моим прадедом Иваном-странноприимцем, и стали той почвой, на которой позже и состоялась встреча со Христом, преобразившей мою дурацкую жизнь.
— А как состоялась встреча со Спасителем?
— Эта встреча возникла из ощущения наготы. Не телесной, нет… Один мой студент, ставший впоследствии священником, очень хорошо это выразил. Старшекласником, он обнаружил, что по инерции носит на шее крест со дня своего крещения. И он подумал, с присущим юности максимализмом: «А зачем мне это?», встал перед зеркалом и перерезал ножницами нитку. Положил и вышел на улицу. И вдруг ощутил, что он не защищён, он наг, он лишился чего-то очень сокровенно главного. Вернулся, надел крестик снова и не снимал уже никогда. Вот и мне стало нерационально важным в 19 лет снова надеть свой крестик, чтобы рядом были эти слова «Спаси и сохрани». А встреча произошла от нежелания молиться. Я, как мне казалось, случайно оказался в храме на вечернем богослужении, и, страшась уйти до окончания службы, стал просить, чтобы служба скорее окончилась. Чем больше мне хотелось уйти, тем сильнее просил: «Пусть служба скорее закончится». И, подняв глаза на икону, увидев Его глаза, я понял, Кому я молюсь, к Кому обращаются священник и прихожане. Встреча иногда рождается из такого мусора в душе. После этого мир превратился в непрерывную Встречу, которая открывалась через людей, через саму ткань жизни.
— Какие самые яркие впечатления детства — от мира, от людей?
— Вся моя жизнь — это одно яркое впечатление, я почему-то не помню серых и сумрачных дней. Сёстры научили меня читать в 4 года, играя со мной в школу. Лет в семь я уже читал Дюма, Гашека, Скотта, Купера… К поступлению в школу я был обложен книгами. А в школе для издёвки стали учить буквы. Вот, пожалуй, школа — это то единственное, что вызывало удушающее отвращение, несмотря на то, что я учился в специальной английской. Но меня спас отец, он как-то сказал: «Ты не расстраивайся из-за школы. Учись сам». Передо мной словно растворили двери: теперь можно было не слушать этот скучный бред. Теперь я получал учебники, прочитывал их сам. А потом на уроках читал то, что мне самому хотелось. В ответ на моё неистребимое желание читать, прямо в моём подъезде открылась детская библиотека, а потом я поступил на филфак, и уже никто не мог сдерживать меня в наслаждении учиться.
— Мальчики в подростковом возрасте часто делятся на тех, кто бьёт, и тех, кого бьют. Вы из каких?
— Первого сентября в школе безо всякой причины меня побили два моих одноклассника. Это была первая драка. Отец никогда не вмешивался, а мама строго сказала: «Я разбираться с этим не буду, ты мужчина и должен уметь постоять за себя». Я пошёл и разобрался. Классе в четвёртом я пошёл на классическую борьбу, а потом в шестом на дзюдо и прозанимался им 12 лет. Вначале я был толстый и неповоротливый, но наглый и это давало преимущество. Потом кое-чему научился и по отдельности побил всех, кого мне было нужно во дворе. Они собрались, пригласили парня лет 17, и он меня отметелил так, что нижнюю губу снимали с зубов. А недавно, как раз после похорон отца, меня бессмысленно, но заслуженно побили на улице. Так что теперь я окончательно перешёл в разряд людей, которых можно побить.
— Почему храм на Древнем Завальном кладбище в Тобольске назван в честь семи Эфесских отроков?
— Потому что этот храм был построен на кладбище, которому более 400 лет. Там лежат все бывшие жители Тобольска. И, конечно, образ отроков, уснувших в замурованной гонителем пещере и проснувшихся, чтобы показать истину воскресения из мёртвых, показался Тобольским преосвященным самым близким. Тем более, что кладбище это стоит на высоком берегу широчайшего Иртыша. И каждый раз, когда солнце встаёт прямо из-под могильных крестов, всем существом понимаешь, вот каково оно будет — всеобщее воскресение из мёртвых. Это похоже на ежедневную утреннюю Пасху. Это похоже, как один мой знакомый старичок вошёл на кладбище под Пасху с одним маловерным спутником-журналистом, постоял, помолился и возгласил во всю ширь своего голоса: «Христос воскресе!» — и через мгновенье из-под земли тихие голоса хором ответили ему: «Воистину воскресе», — отчего журналист лишился чувств.
— Можете рассказать о каких-либо последних случаях заступничества этих или других святых в Тобольске или Тюмени?
— У нас есть мощи святителя Иоанна, митрополита Тобольского и всея Сибири чудотворца. Он привёл меня в Церковь. Преподобный Сергий Радонежский научил меня, как строить свою жизнь. Когда я работал в Свято-Троицком мужском монастыре, мы искали мощи святителя Филофея, который при жизни лично окрестил сорок тысяч человек в Сибири, совершая путешествия по своей епархии, что тянулась от Тобольска до Китая. Учёные считали, что мощи его были уничтожены большевиками. Но когда в монастыре появился первый иеромонах Тихон (Бобов), к нему подошла седенькая старушка и передала конверт без адреса. Её отец, священник, тайно перезахоронил мощи святителя в другой храм (тогда фабрика валяльной обуви), куда о. Тихон стал по ночам наведываться с лопатой. Когда храм передали Церкви, то во время укрепления фундамента был найден саркофаг, который по вскрытии источал запах подобно тому, как если бы весь храм устлали розами. В этот день обретения мощей святителя Филофея у двух моих сотрудников по епархиальной газете родились сыновья. Таких историй несть числа.
— Были ли случаи чудесной помощи по молитве в жизни самого Мирослава Бакулина?
— Вот, к примеру, возлюбленный мой святой преподобный Мисаил Аблацкий. Родился в селе Ярково, в детстве устроил под ступенями родного дома маленькую церковь, молился там. Вырос, окончил семинарию, женился и, став священником, направился в родное Ярково, где его отец служил диаконом. Отец не восхотел получать благословение от своего чада и прогнал сына. Тот переехал в Абацкое, где скончалась его жена. Оставив детей родне, Мисаил принял монашеский постриг и остался преподавателем для священников при Тобольской консистории. Он так усердно молился перед Абалацкой иконой, что ноги его почернели. При жизни, оставаясь учителем для рукоположённых уже священников, он творил многие чудеса, которые не иссякли и по смерти его. Мне его житие досталось в начале 90-х в каких-то чудом сохранившихся списках. Он не был прославлен и я набирал текст жития ночью на 386-м компьютере. Засыпал и только молился: «Преподобне отче Мисаиле, помоли Бога о мне». Проснулся я, лёжа лицом на клавиатуре. Каково же было моё удивление, что текст набран до конца, и что самое поразительное — без единой ошибки. С тех пор преподобный Мисаил, теперь уже канонизированный местночтимый святой, остаётся моим верным наставником и молитвенником.
— На днях читал Паустовского — о писательском труде. Он говорит, что писателю легче всего пишется, когда у него безоблачная жизнь, никаких забот впереди. А как у Вас с этим: когда хорошо пишется? Были ли в жизни беззаботные периоды?
— Романтику Паустовскому, конечно, хотелось беззаботности для его слащавых фантазий. Такие авторы бесконечно переписывают свои произведения, что сравни душевной мастурбации. Таким был Лермонтов, таким был Толстой. Паустовский завидовал Гайдару, который всё писал в голове и знал все свои произведения наизусть, даже объёмную «Судьбу барабанщика». У христианина нет беззаботных дней, потому как нераспятых в раю нет. Но среди своих обязанностей христианин довольствуется бедностью и беспечностью, полагаясь во всём на Отца. Христианин, на мой взгляд, вообще не нуждается во вдохновении, так как он — по определению аскет — «спортсмен» — и энтузиаст, то есть буквально «боговдохновенный». У приличного писателя многое вообще не выливается ни на бумагу, ни в компьютер — достаточно получать удовольствие от того, что написал это в голове да посмеялся. Ведь писательство вещь смешная, увлекательная. Бог ироничен, Он очень любит нас, но невозможно же всё время назидать детей, поэтому иногда мы наставляемы шутками-прибаутками. То же самое и писатель — когда он пишет настоящую литературу, то понимает: это живое, настоящее. Нормальный писатель цели не имеет и финала не знает: это же путешествие! Он заходит в мир и не знает, что с ним и его героями будет дальше. Говорят, что поэзия подобна складыванию кристаллов. На самом деле, поэт стоит перед неизвестностью, он не знает, что сейчас выльется у него, не знает, какое слово появится. Если и есть хрусталики, то полной пустоты. Другое дело, что быть открытым новизне — дело отчаянное и не терпит трусости. Но бремя это легко: по-настоящему пишется только то, что невозможно не написать. В моей жизни было самым сложным сочетать журналистику и писательство. Журналистика не терпит глубины, писательство — поверхностности. Когда ты — редактор епархиальной газеты, то в голове сидит внутренний редактор, не позволяющий обнажить наготу церковную, зато есть возможность многое увидеть и услышать настоящего и живого. А полнота сердца писателя складывается как коралл — медленно, по миллиметру в год. Зато потом уста, чуждые посещения эмоциональных муз, глаголют от этой полноты в мирном состоянии души. Помните в 50 псалме: «Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего». Давид убил Урию не потому, что ненавидел его, а потому что любил Вирсавию, то есть в горячении крови. Кровь начинает кипеть от кажущейся безоблачности и безделия, гордыня и самолюбие льётся на бумагу, а горе-писатель удовлетворённо вздыхает: «Как хорошо! Как легко!» Избави Бог от такой литературы.
— Обидно за Толстого и Паустовского… Не слишком ли строго? Литература — это же не дидактика, а постановка проблем, срезы реальности, оживотворение языка. Писатель — не учитель, а тот, кто вырывает человека из обыденности… Вы не согласны?
— За Толстого и Паустовского действительно обидно. Потому что тела их мертвы, а их литература продолжает жить и влиять на людей, в том числе в самом ужасном смысле. Сказано же: «За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда, ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12:36–37). Как-то одна моя знакомая монахиня взялась молиться за Пушкина, и Бог дал ей увидеть его, он ходит на том свете грустный и лысый. «Это почему?» — «Потому что остались его гадкие стихи». Писатель, дерзающий на слово, дерзает на язык, а значит, на дом самого бытия. Переустраивает его, меняет правила, оставляет афоризмы, в общем, ответ ему за этот бардак придётся давать серьёзный. При чём тут «постановка проблем, срезы реальности»? Писатель духовно мiр переделывает, хотя бы для своего народа, или создаёт новые миры, в которых гибнут или спасаются миллионы. И чем человек талантливее, тем сильнее его воздействие. А потом, чего тут рассуждать, писательство — это обречённость, дар, который можно только умучить в себе или поставить на престол: не писать писатель не может.
— Или тогда и вся великая русская литература — миф? И всё в печь, кроме Священного Писания и Святых Отцов?
— Зачем в печь? Кто у нас читает эту великую русскую литературу? Школьные учителя? Школьники? Студенты? Кто? Она есть. Но кто свободно плавает в океанах Пушкина, Гоголя, Никифорова-Волгина, иеромонаха Тихона (Агрикова)? Да и кто положил себе в сердце труды Святых Отцов? Кто их читал по-настоящему, вдумчиво, с выписками, так, чтобы «Беседы на шестоднев» Василия Великого или «Путеводитель» Анастасия Синаита согревали любовь ко всему сотворённому Богом? Для кого Платон и Фрэнсис Бэкон стали добрыми друзьями, кто упивался Джоном Донном или Томасом С. Элиотом? Вы найдите этих живых собеседников. Остаются книги Бибихина, Аверинцева, Лихачёва… Миф — это читатели и любители литературы. Есть потребители книг, но мне это неинтересно.
— Сейчас почти у всех свои блоги, все пишут. Это какое-то профанное явление, пустая виртуальная болтовня или, наоборот, возрождение литературы и общественной жизни в другой форме? В 60-х забивали стадионы, чтобы послушать поэтов, а теперь все сами говорят, все чукчи стали писателями… Как Вы относитесь к блогерской культуре?
— Очень положительно. В русском языке стоит тебе только написать фразу и тебе САМОМУ становится понятно, что ты из себя представляешь. Многие утешаются, что таких как он — много (но тайно прозревают что-то о себе, ведь образ Божий неуничтожим), другие скатываются к осуждению всего вокруг — это уже достаточно серьёзный духовный диагноз состояния человека, и есть солнышки, которые светят непросвещённым, мягко разъясняют простое слишком сложным натурам. Их немного, но они есть. То есть появляется хоть какое-то уважение к ЧАСТНОМУ слову. Раньше было безоговорочным уважение к печатному, потом от него отучили. И вот — временная радость, которая снова, уверен, уйдёт спасаться партизаном в глубокое чтение книг.
— Слово теряет вкус и ценность, начинается визуальная эра. Вы в своём блоге изъясняетесь иногда галереями — то из картин древних мастеров, то из работ современных фотографов. Откуда у Вас потребность устраивать подобные живописные пиры?
— Визуальность эры, которую Вы правильно подметили, только придаёт магичность и силу слову. Возникает вражда трактовок, а это интересное семиотическое поле. Моя увлечённость живописным — следствие моего одинокого воспитания в библиотеке. Я дружил с книгами и альбомами. И когда я стал заниматься философией, то столкнулся с фундаментальной проблемой понимания живописи, особенно иконописи. И потратил на диссертацию по иконописанию и её защиту на с(о)ветской кафедре одиннадцать лет. Я нырнул в икону и живопись, и мне, кажется, уже не выбраться. Потом было понятно, что весь XX век только и делал, что обретал язык и приёмы, найденные иконописцами и художниками-анатомами средних веков. Это тоже оказалось нужным для понимания своего времени в этой жизни.
— Похоже, Вы и сами рисовали или рисуете?
— Я никогда и нигде не учился (о чём жалею). Я прошёл путь средневековых анатомов и с радостью отбросил их, когда столкнулся со всеми гениальными «неправильностями» иконы, великие голландцы и начало XIX века со всеми «измами» поставило чувство цвета. Пришлось перепробовать великое множество техник. Но когда я столкнулся с тем, что не могу молиться на икону, которую написал сам, я понял, что для того, чтобы писать иконы, нужно самому сначала стать иконой. На этом серьёзные опыты я прекратил.
— Кого из неожиданных художников и фотохудожников Вы открыли для себя в последнее время?
— Да это всё можно найти в моем живом журнале. Хотя последний год я почти бросил выставлять свои находки. Жизнь не располагает. Ну… Так навскидку: фотографы — Борис Михайлов, Dustin Humphrey, Jerry Takigawa, Magdalena Wanli, Bill Wittliff, Darren Holmes, Intao, Lilya Corneli, Ruven Afanador, Eugenio Recuenco… Из художников — гениальный график Ваня Журавлёв, гравёр Барри Мозер, иконописец Георгий Игнаташвили, коллажист Кейт ЛоБуе, полный жизни Отар Мергелидзе… Мир прекрасен тем, что красоты так много, что иногда, кажется, трудно дышать.
Интервьюер: Андрей Кульба
07.03.2013
«Если мы хотим достучаться до душ и сердец юного читателя, необходимо выйти ему навстречу и говорить с ним на знакомом и интересном ему языке»
На вопросы по поводу своего нового романа «Князьки мира сего» отвечают Дмитрий Савельев и Елена Кочергина
интервью
Беседует писатель Александр Петров
– Ваш роман написан в жанре «фэнтези». Сам я, прикоснувшись к житиям святых и к практическому богословию писателей типа преподобного Силуана Афонского и святителя Николая Сербского, стал писать из реальной жизни, не позволяя себе что-то выдумывать (так как именно через воображение враг и поражает наш разум тленом небытия). Зачем вы обратились к этому опасному жанру? Вам что, не хватает тех траблов и магнифисентов, которые вас окружают, как мухи мёд? Зачем нам ещё что-то выдумывать, если в реале столько всего – возьми новости интернета или тиви только за сутки – и вот тебе матерьяльчик для целого романа-эпопеи?
– Наш роман – это, по сути, притча. Мы использовали этот жанр, чтобы более ярко и выпукло показать некоторые важные для нас духовные реалии.
Сам Господь и многие святые говорили притчами, когда общались с народом. Так что это нормальный миссионерский приём, направленный на тех, кому пока не дано знать тайны Царствия Небесного.
В фантазии (слово «фэнтези» происходит от английского слова «фантазия») ничего небогоугодного в принципе нет. И воображение, как и многие другие свойства человеческой души, использует не только лукавый для погибели человеческой души, но и Господь для спасения человека. Воображение – это основа любого творчества, создания чего-то нового, а способность творчества дана нам Богом, который и сам является Творцом. Мы постоянно творим собственные жизни и мир, в котором живём, так почему бы нам не творить во славу Божию на листе бумаги?
И если поставить себе задачу писать только из реальной жизни, не позволяя себе что-то выдумывать, то разве этим мы не обедним наш мир? Сравнение же со святыми отцами тут, на наш взгляд, не совсем уместно, ведь перед ними стояли совсем другие задачи, чем перед писателями-миссионерами.
Если же пойти по пути отвержения всего, чего нет в реальности, то тогда нам надо отринуть «Маленького принца» Экзюпери, «Хроники Нарнии» Льюиса и многие другие чудесные и светлые произведения лишь на том основании, что всё это – не реализм. Что плохого в том, что человек с помощью языка метафоры выражает в своих произведениях что-то жизненно важное для него самого, то, чем он хочет поделиться со своим читателем? Почему бы не облечь это в форму фантастики?
И где проходит грань между реализмом и фантастикой? «Анна Каренина» – это реализм или нет? На наш взгляд, чем произведение ближе к истинной реальности, что стоит за нашим материальным миром, чем лучше оно отражает духовные законы, данные нам Богом, тем оно реалистичней. Поэтому «Хроники Нарнии» в большей степени реализм, чем, например, романы Эриха Ремарка, так как в произведениях Клайва Льюиса духовные законы выражены более правильно, более реалистично, чем в произведениях немецкого классика, который коверкает действительность в угоду своего мировоззрения, не видя за ней Промысла Божия.
Многих православных почему-то пугает само слово «фэнтези», как будто в нём заложено что-то бесовское. Но в этом жанре ничего плохого нет. Ведь, фактически, фэнтези – та же самая сказка, только для взрослых. В произведениях Достоевского присутствуют элементы фантастики (возьмите, к примеру, сны Раскольникова), да вы и сами, Александр Петрович, пишете сказки, а недавно написали классический рассказ в жанре «фэнтези» – «Тамерлан и Тамерлан», просто вы, видимо, не очень хорошо представляете себе определение этого термина.
Все мы с детства любим читать сказки, и это не случайно. Вы никогда не задумывались – откуда в нас такая любовь к сказке, к волшебству? Почему-то мы глубоко уверены, что в сказке всё правильнее, чем в жизни. В сказке добро всегда побеждает зло, а в жизни так бывает не всегда. Мы чувствуем, что за сказкой стоит некая сверхреальность, которая выше и правильней, чем наша искажённая грехом действительность. Сказка – это метафора духовного мира, за ней стоят персонажи более реальные, чем, например, продавщица в соседнем магазине или тот же налоговый инспектор. В реале мы зачастую живём как бы вверх тормашками. А в сказке всё встаёт на свои места. Это здесь мы живём в фантастических логосах, а в сказке видны логосы истинные. Поэтому можно сказать, что фантастика – жанр более христианский, чем реализм, если, конечно, его правильно использовать.
И ещё, не забывайте, что мы пишем для реальных людей, реального читателя. Наши произведения адресованы, в основном, к молодежи, а молодые люди в наши дни практически не читают современный российский реализм. Так что если мы хотим достучаться до душ и сердец юного читателя, необходимо выйти ему навстречу и говорить с ним на знакомом и интересном ему языке.
– Господь устами пророка Давида сказал нам: «Уклонися от зла и сотвори благо». То есть, зло – оно повсюду, все только и делают, что убивают, воруют, врут, развращают, завидуют, тщеславятся, – а лично ты не делай этого, не принимай участия в творении зла, а уйди в сторону и там тихонько, в келье, в сокрытии, делай то добро, на которое тебе дано благословение. Ваши герои не только не удаляются от зла, но ввязываются в борьбу с ним самым активным образом. Скажите, это у них не от гордости?
– Борьба со злом – и есть главное благо, привносимое в мир христианином. Кем бы был сам Давид (являющийся, кстати, предком главного героя нашего романа), если бы, исторгнув меч у Голиафа, не обезглавил его и не снял позор с сынов Израилевых? Или вспомним, как один из столпов русского монашества – Сергий Радонежский – благословил своих учеников монахов Александра Пересвета и Родиона Ослябю взяться за оружие для того, чтобы освободить Русь от иноземных захватчиков, представляющих угрозу для Русской Православной Церкви. Вообще, это древнейший спор между святыми разных школ: надо ли противостоять злу физически (громить богохульные выставки, наказывать осквернителей соборов и так далее) или исключительно с помощью молитвы. И можно до бесконечности цитировать Священное Писание и святых отцов в защиту как одной, так и другой точки зрения. А по поводу гордости… Так ведь и «уклоняться от зла» (в вашем понимании) можно из гордости и трусости. Все мы поражены тщеславием, но не малодушно ли говорить себе: «я грешен гордыней, поэтому лучше отсижусь в своей норе и отделаюсь молитвой», – в то время как такие люди, как Андрей Кураев или Константин Кинчев, сражаются в одиночку с князьками мира сего?
– Святые отцы только в самых крайних случаях именуют нечисть, руководствуясь практикой: только назови имя нечистого, как его рога с копытами уже рядом. Вам не страшно так запросто призывать нечистую силу?
– «Святой отец» – понятие слишком абстрактное. Все мы знаем человека, который, к сожалению, пока не прославлен, в то время как вполне заслуживает звания «равноапостольный» за неимоверное количество приведённых им в Церковь людей. Многие прославленные святые могли бы позавидовать объёму собранной его трудами жатвы. Этот человек – Фёдор Михайлович Достоевский… Так вот, к вопросу о нечистой силе. Помните, как Достоевский назвал один из своих романов? Правильно, «Бесы»!
Кстати, упомянутая вами практика относительно нечистых если и была рекомендована некоторыми из святых отцов в качестве практического пособия, то исключительно для полуверов. Знаете, в кого бесы вселяются телесно в подавляющем большинстве случаев? Именно в полуверов, у которых нет стабильной Божией защиты, «яко привременны суть». Они уже приоткрыли свои раковины и впустили духовный мир в свои жизни, но ещё не умеют с ним должным образом обращаться. И как раз полуверам-то мы читать наши книги активно не рекомендуем, так как они предназначены либо для людей, ищущих Бога, либо для полноценных христиан, взращивающих в себе Христа и поэтому не боящихся именовать своего врага по имени.
Человеку, находящемуся в поиске Бога, бывает душеспасительно узреть бесов, чтобы убедиться в реальности их существования и влияния на человеческие души. Если такой человек поймёт, что на него воздействуют некие невидимые, но реальные силы зла, то это даст ему сильнейший стимул для того, чтобы уверовать в Бога и обратиться к Нему за помощью и защитой от этого зла.
– Зла на земле предостаточно. Оно приходит к нам через самых близких, чиновников, полицейских, бандитов, пьяных соседей и прочее. Выдумывая новое зло – например, пришельцев и воплотившихся нечистых, – не участвуете ли вы в умножении зла? Или вам того, что в реале есть, не хватает?
– В наше время бесы фактически уже материализовались, и задача православного писателя – выводить их на чистую воду, называя всё своими именами. Визуализация скрытых негативных процессов – один из базовых миссионерских приёмов, не однажды продемонстрированных самим Спасителем. В данном случае Достоевский шёл по стопам Христа, а мы стараемся идти по стопам величайшего христианского писателя.
– Надеюсь, вам священник дал благословение на написание романа такой тематики. Хотя, с другой стороны, «битая задница – умная голова» – может, именно так – через пинки, зуботычины и томление духа – и вырастают настоящие писатели... Не так ли?
– Тут вы затронули больную тему: «Русская Православная Церковь – самая фарисейская Церковь в мире!» Где вы видели члена РПЦ, который, задумав совершить какое-нибудь, по его мнению, благое дело, не бросается искать духоносного священника, который его на это дело благословит? И духоносный священник, конечно же, всегда отыскивается. Хочешь уйти в монастырь? Благословляю, сын мой! Ждёшь прихода антихриста и собираешься прикупить фуру консервов вместе с домиком в Дивеево? Благословляю, сын мой!.. Нам, к сожалению, пока тоже не удаётся избегать сей печальной участи: какая-то сила раз за разом толкает на поиски духоносных священников, могущих оценить твой благой замысел и подтвердить, что ты правильно определил Божью волю. И это неумолимо свидетельствует о нашем щенячьем возрасте во Христе.
– В любом случае, творческих удач вам и Божией помощи, особенно покрова Пресвятой Богородицы!
– И вам того же, дорогой Александр Петрович, только в десять раз больше!
17.05.2013
«В своих произведениях пытаюсь изложить то, о чём хотела бы побеседовать с близкими…»
На вопросы о своём новом романе «Заманчивое предложение мистера Чета» отвечает Юлия Шаманская
интервью
– Юлия, Вы пишете в жанре современного реализма, но не чуждаетесь и мистических поворотов сюжета. Откуда такой интересный сплав? На каких авторах Вы воспитаны?
– Все мои произведения написаны в жанре современного реализма. Даже в мистических поворотах нет ничего нереального. Нас окружает мистика в большей степени, чем принято считать. Я не пишу фантастику. Не изобретаю ничего нового. По крайней мере, пока.
Воспитана я на русской классике. В детстве других книг и не было. На полках стояли Достоевский, Чехов, Куприн, Тургенев. Их читала и перечитывала.
Когда книг стало больше, а я старше, в ход пошла религиозная литература. Читала всё подряд, запоем. Но это свойственно всем неофитам. К примеру, в то время я за день-два прочитала «Лествицу». И только много позже поняла, насколько подготовленной нужно быть, чтобы понимать такие вещи.
Автора, который вызвал желание писать, могу назвать безошибочно – Иван Шмелёв. Детская книжка «Лето Господне» истёрта мною до дыр. Другие его произведения перечитаны множество раз.
Не так давно я познакомилась с произведениями Юлии Вознесенской. И тогда решила опубликовать мои работы, не предназначавшиеся для публикации.
Через пару лет после написания повести «Милый белый свет» в руки попала книга «Мои посмертные приключения». Понравилось очень! Удивилась, насколько близки её произведение и моя повесть. И я и она описали посмертные скитания героини так, как представляют их большинство верующих людей.
В остальном роскошную вещь Юлии Вознесенской и мой скромный рассказик сравнить нельзя. Именно благодаря «Моим посмертным приключениям» поняла, что камнями меня уже не закидают. Весь удар уже приняла на себя эта бесстрашная женщина. В дальнейшем Юлия Вознесенская стала для меня вторым, после Ивана Шмелёва, творческим вдохновителем.
– Ваши главные герои – как правило, молодые женщины, пытающиеся разобраться в себе и устроить свою личную жизнь. Означает ли это, что и целевой аудиторией Ваших произведений являются женщины 20-40 лет? Или Вы стараетесь затрагивать спектр тем, интересных и другим категориям читателей?
– В будущем планирую охватить интересы всех слоёв населения. И подростков, и детей, и мужскую его часть. Начала с того, что лежит на поверхности, «само просится».
В первую очередь в своих произведениях пытаюсь изложить то, о чём хотела бы побеседовать с близкими. Часто человека хочется предостеречь, но это сложно сделать, не переходя на личности, не обидев ненароком. Считаю, что с желания предостеречь, без поучений и грубого вмешательства в чужую жизнь, и началась моя авторская деятельность.
Идеально, когда люди усваивают жизненный урок, получая удовольствие от процесса.
– «Заманчивое предложение мистера Чета» – Ваше первое произведение в жанре романа (9 авторских листов концентрированного текста!). Чувствуете ли Вы в себе силы стать романистом? Или же, наоборот, осознали, что Ваше призвание – писать повести размером 3-6 авторских листов?
– Короткие повести мне удаются. Сказывается многолетняя работа в новостях, привычка подавать максимум информации в наиболее сжатом виде.
Однако мой первый роман не стал исключением. Он так же сжат и информативен, только информации больше.
– В романе затронута непростая, но очень актуальная сегодня тема магии, её причастности к миру тёмных духов и способов борьбы с ней. Как к Вам пришла идея написать такое произведение? Соприкасались ли Вы сами когда-нибудь с настоящим колдовством?
– Я прогуливалась с подругой недалеко от дома.
« – Благодарна тебе за то, что однажды отговорила меня от похода к гадалке, – призналась она. – Я видела, до чего эти провидицы доводят людей. Если бы не ты, моя жизнь могла бы стать в тысячу раз хуже.
– Значит, я не зря копчу небо, – ответила я.
– Точно, не зря! – согласилась подруга».
С настоящим колдовством лично я не соприкасалась. Бог миловал.
– Есть ли у главной героини романа – Маргариты – какой-то реальный прототип, или это выдуманный образ?
– Никого, похожего на героиню романа, в моём окружении не обнаружено. Да, можно сказать, что это выдуманный образ.
– В Вашем романе, на мой взгляд, есть некоторые аллюзии на «Мастера и Маргариту». Как Вы относитесь к этому произведению Булгакова? Случайно ли Вы выбрали именно это имя для своей героини-ведьмы?
– Единственный роман Булгакова, к которому я отношусь положительно, – «Белая Гвардия». А «Мастер и Маргарита» мне откровенно не нравится. Безусловно, Господь дал Михаилу Булгакову великий талант, но вопрос не в этом.
В сценах человеческих слабостей романа я ощущаю отсутствие сочувствия к грешащему человечеству, отсутствие любви. А вместо этого – наслаждение от падения человека, от втаптывания его в грязь. Автор от лица тёмных сил говорит: «Вы все у меня в лапах!». Выход из ситуации подаётся в виде служения князю мира, как поступает Маргарита. Господа нашего М. Булгаков изобразил равнодушным отстранённым философом. Возможно, это лишь моё личное ощущение.
Аллюзии на «Мастера и Маргариту» в романе, безусловно, есть. Но вектор направлен в противоположную сторону. Князь тьмы не правит даже на земле. Часто мы забываем, что мощь его великой империи может разрушить одно Крестное Знамение.
– Ваши произведения всегда остросюжетны, держат читателя в напряжении до самого конца. Трудно ли придумывать сюжеты для них или сама жизнь подкидывает их Вам и нужно только придать им художественную форму?
– Сюжеты большинства произведений, действительно, подкидывает жизнь. Но образы героинь и героев собирательные. Часто один герой состоит из пяти и более моих знакомых.
– Каков был Ваш собственный путь к вере? Какие препятствия, внешние и внутренние, пришлось преодолеть, чтобы прорваться к Богу и Церкви?
– Помогла моя любовь к книгам. В перестроечный период на прилавки хлынул поток литературы, о которой раньше и мечтать не приходилось. Это время совпало со временем взросления и становления личности. Я искала Истину с жадностью обжоры. Проглатывала всё. Книги о буддизме, мусульманстве, полу-оккультные… И наконец мне в руки попалась нужная Книга, остановившая все метания. В почтовом ящике лежал увесистый пакет с Новым Заветом в мягкой обложке. Отправитель – какая-то Евангельская миссия. Прочитав книгу от корки до корки, попросила маму отвести меня в единственный в городе не разрушенный православный храм (другие только начинали восстанавливать), чтобы окрестить.
Позже пришлось преодолевать «искушения», казавшиеся тогда серьёзными, а сейчас смешными. Родителям не нравилось моё «увлечение религией». Приходилось запираться для молитвы в туалете, тайком убегать на службы, отбиваться, когда меня силой пытались накормить в пост скоромным…
Помню, что считала себя великой страдалицей, чуть ли не мученицей. Но жизнь показала, что настоящие искушения готовит мне взрослая жизнь, что настоящие враги – те, кто гладит по головке, культивируя страсти. А родители не были против веры, они лишь боролись с моим «фанатизмом». Прошло много лет, и всё изменилось. И я, и окружающие. Но до сих пор находятся люди, бросающие мне обвинения в религиозном фанатизме по совершенно смешным поводам. Я уже не обижаюсь.
– Становясь прозаиком, ставили ли Вы перед собой осознанные миссионерские цели? Или миссионерскость Ваших произведений вытекает из затрагиваемой в них проблематики и собственно Вашего мировоззрения?
– Моя миссия – писать для огромного числа людей, искренне считающих себя верующими православными христианами, но при этом: практически не посещающих церковь, совсем не участвующих в таинствах, не брезгующих домашней магией, живущих «гражданским браком», делающих аборты и пр.
Мои произведения направлены на данную целевую аудиторию. Это совсем не плохие люди, они лишь немного более слепы, чем мы.
– Не думаете ли Вы освоить новые жанры (например, фэнтези, притчу, детектив) или собираетесь углублять то направление, которое с самого начала избрали?
– В данный момент собираюсь продолжать писать в жанре современного реализма. Считаю, что это направление ещё требует развития.
– Благодарю за откровенные ответы. Желаю Вам и дальше продолжать идти по избранной Вами писательской стезе и радовать читателей новыми занимательными произведениями. Помощи Вам Божией во всём!
– Благодарю Вас! Спасибо за Ваш труд и поддержку молодых писателей. Вы делаете великое дело. Дай Вам Бог осуществить всё задуманное!
Интервьюер: Е. Кочергина
02.07.2013
Ульяна Орлова: «Чем выше цель — тем ярче она светит, и тем легче к ней держать путь»
интервью
— Ульяна, поздравляем Вас с выходом книги «Через тернии к… дому!». Нашим читателям, конечно же, хочется узнать что-то о Вас, Вашей семье. Расскажите, пожалуйста, о своей судьбе.
— На вопрос о судьбе ответить на так просто, как кажется. Мне представляется, что судьба человека — это нечто завершённое. Поэтому расскажу о том, что имею на настоящий момент и как я «докатилась до такой жизни».
Прежде всего, начну с семьи, в которой я выросла. Мне очень повезло: меня окружали три сестрёнки и один братец. Мама работала врачом, папа — инженером. Оба они образованные люди. Всё детство нам читали книги, занимались с нами до школы. Во время школьной жизни — водили в разные кружки. Поскольку папа и мама у меня родились на Урале (в городе Уфе), то большую часть летних каникул мы проводили там. А на оставшуюся часть, пусть ненадолго, но всё же родители старались вывезти нас к морю. И это была не прихоть — так они заботились о нашем здоровье, потому что наш дом находился на Севере, в городе Нефтеюганске. В Москве многие о таком городе и не слышали, находится он недалеко от Сургута, в самом центре России, — маленький нефтяной городок. Снег выпадает в начале ноября и тает в начале мая. Природа очень своеобразная, со своей особенной красотой: болотистая местность, кедры, тайга, озёра… Дома небольшие, простору много, местность равнинная. Ничто не мешает смотреть в небо и мечтать, что почти невозможно осуществить в столице. Отсюда, наверное, и любовь к сочинительству, и любовь к природе — не только к таёжной, но и к Уралу. С детства я мечтала стать врачом, как мама. Была ещё одна мечта — быть воспитателем в детском доме, но лет в 14-15 я решила направить свои стопы в медицину: я ведь и в детдоме смогу работать врачом. Но человек предполагает, а Бог располагает.
В то время, когда я закончила одиннадцатый класс, в Сургутском Государственном Университете только начинал функционировать медицинской факультет, на котором была педиатрическая кафедра. Вузов, где бы был педиатрический факультет, в округе не было. А у меня как раз жила в Москве старшая сестрёнка — я решила попытать счастья и попробовать поступить на педиатрический факультет в РНИМУ им. Пирогова («второй мед», как его называют в народе). Если не поступлю, думаю, — останусь в Сургуте, а поступлю — буду в Москве. А тогда не во всех вузах принимали по ЕГЭ и сдать документы нужно было везде до тридцатого июля. Вот я и решила — если сдам удачно первый экзамен, значит это знак, что нужно оставаться в Москве.
Как видите — осталась. Доучилась до третьего курса и познакомилась со своим будущим мужем, Дмитрием. А через год родилась дочка Маша, и я ушла в декрет. Ещё через год родился сынок, Тима, поэтому я на учёбу так и не вышла. Чтобы в декрете было веселее, стала писать книги.
— Скажите, пожалуйста, верующая ли у Вас семья, и в каком возрасте Вы осознали себя православной христианкой? Как это произошло?
— Да, семья у нас верующая, муж у меня священник в Георгиевском храме города Видное. Мои родители крестились во взрослом возрасте, и после этого покрестили всех детей. Мне на тот момент было два с половиной года. Сколько я себя помню, нас водили в храм — на вечернюю службу, на Причастие. Не помню, чтобы мы там уставали. Там было хорошо, спокойно, причащаться мы любили, после причастия выходили на улицу — поиграть в цветочном садике возле храма, где добрые бабушки угощали нас кто — пряником, кто — конфетами. Просфорки любили кушать. Летом, когда мы отдыхали в маленьком уральском городе Симе, где мы все приняли Крещение, причащались мы довольно часто. Осознанно относиться к своей вере я стала, наверное, лет с одиннадцати, после того, как старшая сестра подарила мне молитвослов и большую икону. До этого времени — читала книги, которые попадались дома, среди них были «Практическая симфония» Григория Дьяченко и Детская Библия. А молиться по утрам и на ночь нас научила мама, сложно сказать с какого возраста. Она научила сестру, я смотрела на неё. В общем-то, не было какого-то резкого перехода, всё происходило довольно органично. Давления со стороны родителей тоже не было, было общение. Если случалось такое, что сильно провинились перед родителями — мама отправляла на исповедь. Но опять же — старались готовиться на совесть.
— По-моему, Вам удивительно повезло: нечасто те, кто воспитывался в православных семьях, могут сказать, что не испытывали давления со стороны родителей. Скажите, пожалуйста, с какими проблемами Вы сталкиваетесь при воспитании собственных детей? Помогает или мешает в воспитании то, что их отец — священнослужитель?
— Да с теми же проблемами, с какими сталкиваются все родители! Все детки любят баловаться, не слушаться, драться и капризничать. Нужно как-то выходить из положения, справляться в первую очередь со своими эмоциями в такие моменты, учить детей правильно относиться к их эмоциям. Наверное, это и есть воспитание. Наблюдая за своими детьми, я могу сказать, что в своём поведении они отражают такие качества характера, которые есть у меня. А кто из нас без греха? Вот и смотришь каждый день на себя изнутри в большое увеличительное зеркало.
То, что папа — батюшка, конечно, очень помогает. Дети любят храм. Как ни удивительно, но они сами просятся туда. Хотя, если служба долгая, конечно же, устают. Для меня счастье, что я могу часто их водить к Причастию. Это первое. Второе — папа несколько раз в неделю стоит у Престола и молится за семью. А ведь молитвенная помощь — она самая важная и трудная. Третье — я думаю, что православный подход к воспитанию детей — это осознанный подход. Потому что он прежде всего начинается с воспитания самого себя. А дети берут с тебя пример. Иначе — никак.
Но бывают и свои трудности. Я переживаю за их веру: ведь, с одной стороны, они часто ходят в храм, и это замечательно, с другой стороны — боязно переусердствовать, превратить всё в формальность. Хочется, чтобы вера в них была живой. Я думаю, что каждый православный человек так или иначе к вере шёл сам. Даже если сначала его вели родители, то потом ему самому приходилось выбирать. Редко кому даётся вера даром. И чем труднее к ней была дорога, тем она ценнее…
Ну и, как и все дети священников — они очень любят папу, потому что видят его рано утром, если проснутся, и вечером в будние дни. В праздники и выходные получается общаться мало. Но опять же — тем ценнее общение.
— У Вас серьёзные, глубокие книги, которые без назидательности и поучительства подводят юного читателя к христианскому мировоззрению. Так писать — дар от Бога или плод долгого упорного труда?
— Не знаю. Могу сказать, что без Бога невозможно ничего. Думаю, что Бог каждому даёт возможность что-то творить для ближних, просто каждый человек выбирает то, что ему по душе. Да и без труда, как говорится в пословице, никак. Ведь результат произведения равен тому, сколько ты в него вложишь сил. И чем больше времени ты подаришь работе — тем сильнее она получится. У меня, к сожалению, не всегда так выходит, наверное, потому, что опыта мало… Опять же — кто научил меня читать и писать? Родители. Кто подарил мне разум, волю, чувства, зрение, слух? Бог. Я думаю, что творчество, если оно направлено к Создателю — это союз человека и Бога, если можно так выразиться. Радостно для Него что-то делать. И очень стыдно бывает перед Ним, если время уходит впустую… В такие моменты я вспоминаю притчу о талантах…
— Как мне кажется, Вы весьма тонко и ясно чувствуете внутренний мир юного читателя. Кого Вы считаете своими учителями по перу? Какие книги — Ваши самые любимые?
— Своим учителем я считаю Владислава Петровича Крапивина. Наверное, многие из нас знают этого детского писателя. Очень светлый человек, настоящий друг ребят, талантливый писатель. Когда прочитаешь его книгу, даже спустя годы не покидает ощущение, что ты был в том мире… Если мне не изменяет память, в одной из своих лекций Владислав Петрович сказал, что его учитель — это Константин Георгиевич Паустовский, и что будет счастлив, если хоть немного научится писать, как он. Я тогда подумала, что была бы счастлива, если бы научилась писать, как Владислав Петрович. Очень люблю его книги.
Кроме них — из классиков люблю Достоевского, Виктора Гюго. Сейчас заново открываю для себя Лескова. В подростковом возрасте мне нравились книги Лидии Чарской, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, «Наследник из Калькутты» Роберта Штильмарка, «Консуэло» Жорж Санд, книги Джека Лондона. Из современных писателей очень полюбились книги Виктора Лихачёва. Они тоже своего рода идеал, к которому хочется стремиться. Очень глубокие, видно что писатель долго над ними работал; яркие образы, захватывающий сюжет. К сожалению, этого автора уже нет в живых.
— У Вас есть в жизни какая-нибудь особенная Мечта? Православные люди далеко не всегда ставят перед собой высокие задачи, отговариваясь смирением. Но ведь достигнута может быть лишь та цель, которая осознанно поставлена. Развить интересную богословскую мысль? Сделать родную Церковь чище и лучше? Вырастить ребёнка так, чтобы он мог достигнуть святости? Написать книгу, которая войдёт в сокровищницу русской литературы? Не в постановке ли таких целей проявляется истинное смирение воле Того, Кто сказал: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный»?
— Мне очень близки ваши мысли. Думаю, что чем выше цель — тем ярче она светит, и тем легче к ней держать путь. И, как сказал мой брат, цель должна быть высокой, может быть, выше того, что ты считаешь возможным в данный момент. Чтобы было ради чего жить.
Стать святым при жизни невозможно. Но можно каждый день стараться изо всех сил становиться чуточку лучше, чем вчера. Быть ближе к Богу. Готовить своё сердце для Него. А это невозможно без служения ближнему…
Сначала я думала, что смогу служить ближнему, если стану врачом. Сейчас эта мечта отодвинулась на неопределённое время. И я выбрала себе немножко другую мечту. Мне очень хочется быть писателем. И да, писать такие книги, которые будут читать мои дети и внуки. Очень интересна тема православия в художественной литературе, тема живой веры. Потому что умом понять христианскую веру — это, наверное, легче, чем принять сердцем… И очень часто в этом помогают книги. Если будет на это воля Бога — буду стараться делать всё возможное.
Есть мечта, чтобы построить с батюшкой храм. Есть мечта стать идеальной тёщей, свекровью и… приёмной мамой. Конечно, если кто-нибудь из моих детей, как вы сказали, сможет послужить Богу, я буду счастлива…
Вот ещё что хочется сказать про цели. Достигая какой-то из них — мы ставим перед собой новые. Они могут постоянно меняться. Но хочется прожить свою жизнь так, чтобы умирать было не страшно. Чтобы в конце земного пути не плакать, а улыбнуться той встрече, к которой шёл всю свою жизнь. Встрече со своим Создателем, Спасителем и Другом. Встрече с Богом.
— Огромное Вам спасибо за такие интересные и исчерпывающие ответы! Помоги Вам Господь в домостроительстве своей семьи, прихода и, конечно же, в творческой жизни!
— Спаси Господь за добрые пожелания. В свою очередь мне бы хотелось пожелать издательству дальнейшего роста. Очень много хороших идей в оформлении книг, есть интересные серии книжек для малышей, а главное — желание заниматься православной детской литературой. Сейчас принято говорить, что подростки мало читают. Я работаю в библиотеке и могу сказать, что это не так. Нормально читают. Даже очереди за книгой бывают. Поэтому — хочется пожелать, чтобы издательство «Символик» росло и со временем стало одним из крупнейших в плане детской и подростковой литературы. А для этого — чтобы в издательстве не переводились хорошие кадры, новые авторы и главное — чтобы непрестанно возрастало количество читателей!
Интервьюер: Е. Кочергина
17.11.2014
Писательство: дар или ремесло?
Интервью с Алексеем Федотовым в связи с открытием года литературы в России
— Алексей Александрович, как вы считаете: писатель должен только писать и всё?
— Как написал отцу моего друга Михаила Смирнова Владимиру Михайловичу один из лучших поэтов прошлого века Константин Симонов: «Я получаю довольно много писем, в которых начинающие литераторы сетуют на свои профессии, говорят, что им интересно только литературное творчество, а всё остальное приходится делать из необходимости, и необходимость эта тяжёлая. От таких товарищей трудно ждать многого, мне кажется, что без интереса относясь к жизни, даже талантливый человек не создаст ничего стоящего». То есть прежде, чем начать писать, человек должен иметь какой-то определённый опыт внутреннего осмысления жизни. Горький сформулировал это ещё лаконичнее: «Для того, чтобы хорошо писать, надо хорошо жить». И в таком взгляде на литературу есть большая правда: даже если пришло такое вдохновение, что человек «не может не писать», то и тогда в том, что им написано, скажется его жизненный опыт, уровень знаний, системности или, наоборот, разбросанности мышления. Думаю, что здесь нет единого правила: кто-то пишет, занимаясь при этом совсем иной профессиональной деятельностью и создаёт блестящие шедевры (вспомним Грибоедова, Салтыкова-Щедрина), кто-то пишет для того, чтобы погасить долги, и появляются произведения, вошедшие в сокровищницу мировой литературы — вспомним Достоевского. Другое дело, что, на мой взгляд, если у писателя нет сильной мотивации написать именно то, что он пишет сейчас, а это для него просто обычная работа, как для многих модных сейчас литераторов, уверенных в том, что благодаря их раскрученным именам издатели примут, а «пипл схавает» всё, что они не написали бы, то в этом случае вряд ли можно ожидать чего-то стоящего.
— Литература в условиях начала третьего тысячелетия должна нести какую-то общественнополезную функцию или возможно «чистое» искусство?
— Помню, в отклике на одну из моих книг были слова о том, что Оскар Уайльд писал, что всякое искусство бесполезно. Соответственно, либо то, что написал Федотов, не имеет отношения к искусству, либо Уайльд ничего не понимал. Полагаю, что «чистое искусство» невозможно в принципе: по своей сути любое художественное произведение может служить либо созиданию, либо разрушению, вне зависимости от того, что об этом думает его автор. Иван Ильин хорошо написал об этом: «художник часто знает о своём произведении меньше, чем его произведение ”высказывает“ о самом себе». Но здесь необходимо учитывать, что художественное произведение, как правило, не может быть идеологически выверенным и стерильным: оно ведь призвано дать многомерную картину жизни. В этой связи в одной и той же книге (тем более картине или музыкальном произведении) разные люди могут увидеть противоположный смысл, потому что каждый увидит в них себя.
— А если книга «ни о чем»?
— Она служит разрушению, так как отнимает у людей драгоценное время, которое невозможно вернуть. Хотя, конечно, соперничать в этом с телевидением печатной продукции сложно…
— Может ли вообще сегодня литература влиять на умы масс?
— Сложный вопрос. Сейчас произошли существенные перемены в общественном сознании. Феномен «клипового мышления» становится всё более распространен. Большинство людей не хотят ни на чём сосредоточиться, им нравится быстрая смена картинок, впечатлений, эмоций. Чтение же серьёзной книги — это определённый внутренний труд, который многим кажется бессмысленным.
— Должна ли тогда литература подстраиваться под такого нового читателя?
— Подстраиваться не должна, но отражать это новое мироощущение несомненно может, так как писатель — дитя того времени, в котором он живёт; в какой-то мере он изготавливает зеркало для своих современников и исторический источник для потомков…
— У вас недавно вышла монография, посвящённая духовным поискам английских писателей рубежа 19–20 веков. Почему вас заинтересовала эта тема?
— Английская литература конца 19 – начала 20 века пропитана ожиданием чего-то загадочного. От своеобразного романтизма Оскара Уайльда мы восходим к мрачной мистике Вирджинии Вульф — поэзии, в которой истина является нам изменчивой, зыбкой, неуловимой. В её творчестве, как и в трудах её единомышленников, чувствуется желание объединить музыку и прозу, стихи и живопись. Желание выйти за грани того, что определяет канон, в то же время ограниченность временными и вещественными рамками — всё это делает борьбу беспредметной и жизнь бессмысленной… Впрочем, её наследие я не рассматривал — явный отпечаток мучающей писательницу болезни хотя и делает её выдающейся фигурой модернистской литературы того времени, но не позволяет по её творчеству проследить те процессы, исследование которых я ставил целью при написании этой книги. В монографии рассматриваются духовные поиски английских писателей конца 19 – первой половины 20 века в контексте общего развития процессов глобализации, происходивших в мире, меняющих роль Британской империи, как «страны, в которой не заходит Солнце» на место государства, не имеющего такого потенциала, как Россия (Советский Союз), США, Германия и вынужденного в силу происшедших в мире изменений отказаться от прежней колониальной политики. На рубеже 19–20 веков многие английские писатели чувствовали приближение катастрофы, краха старого мира. Особенно острым стало ощущение того, что подлинные радость и счастье находятся за пределами того, что большинство англичан того времени считали единственно реальным. Появляются прекрасные произведения, в которых с одной стороны — тоска по недоступному Раю, с другой — утверждение, что Рай не где-то далеко, он всегда рядом, просто нужно суметь его увидеть. Выбор авторов, некоторые аспекты творчества которых рассмотрены в монографии, носит в какой-то мере субъективный характер, однако представляется, что при этом отражает наиболее значимые общие тенденции.
— Почему это интересно сейчас?
— Потому что сейчас проблема места личности в глобальном мире, её самоидентификации ещё более предельно заострена, чем тогда.
— А что вообще может сегодня писатель?
— А что вообще он мог в любое другое время? Вспомню Жана Поля Сартра, написавшего в «Словах»: «Я долго принимал перо за шпагу, теперь я убедился в нашем бессилии. Неважно: я пишу, я буду писать книги; они нужны, они все же полезны. Культура ничего и никого не спасает, да и не оправдывает. Но она — создание человека: он себя проецирует в неё, узнает в ней себя; только в этом критическом зеркале видит он свой облик. Весь человек, вобравший всех людей, он стоит всех, его стоит любой».
— Должно ли государство поддерживать писателей?
— Не помню, кто сказал: поддерживайте талантливых, бездарности сами пробьются. В современных условиях тотальной бюрократии любая государственная поддержка очень часто не доходит до тех, кому предназначена: слишком много нужно собрать разных бумажек и выполнить разных действий, чтобы её получить. А люди творчески одарённые, как правило, не очень приспособлены к жизни в этих её проявлениях. С другой стороны, считаю, что тот, кто чувствует, что писать — его призвание, будет делать это вне зависимости от получаемой им помощи, иногда даже вопреки внешним обстоятельствам. И, как нам показывает история, бывает и так, что известность к писателю приходит лишь после его смерти. Но это, конечно, не значит, что государственная поддержка писателей бесполезна: она нужна, причем не должна быть связана с тем, что создаваемое художественное произведение может быть полезно для государственной политики. В то же время финансировать за счёт государства тех деятелей искусства, которые это государство ненавидят и отражают ненависть в своем творчестве — аморально.
Беседовал Иван Боков
02.02.2015
Раиса Куликова: «Мой "поезд по имени жизнь" всё время набирает скорость!»
интервью
— Раиса Ивановна, мы так рады, что смогли наконец-то издать Вашу книгу про Даню Казакова «Поезд по имени Жизнь»! Сейчас издаётся так мало хороших книг для младшего школьного возраста! Как Вы научились так тонко чувствовать психологию ребят? Откуда берёте сюжеты для своих рассказов?
— Я тоже рада, что моя книга наконец-то издана и вышла в народ. Вы спрашиваете, откуда берутся сюжеты? Конечно, из жизни. Откуда же ещё? Писатель, как пчёлка, собирает нектар своих будущих писаний, облетая миллионы цветов. При этом эта любознательная пчёлка наблюдает, подслушивает и подсматривает за всем, что вокруг. Иногда случайно услышанный разговор становится рассказом. Такова история про Антонию — Антонину Ивановну Кукушкину. Правда, пришлось вписать в рассказ Даню Казакова. А как без него? Он в книге самый главный.
— Книга «Поезд по имени Жизнь» получилась миссионерская. Некоторые могут подумать, что православные истины даны в ней слишком прямо, не учитывая, что книга адресована младшим школьникам. Но, конечно же, Вы избрали правильный метод изложения: в этом возрасте ребёнок ещё способен воспринимать духовные вещи неопосредованно. Главное, чтобы он узнавал себя в героях книги. Как Вы добились такого эффекта?
— Вы правы: некоторые сочтут книгу излишне дидактической. Но, по-моему, дети и детки не должны гадать, что имел в виду автор. Я думаю, что детская миссионерская литература — это проповедь христианских истин, написанных живым «детским» языком и пересыпанных изюминками юмора. Помните стихотворение Владимира Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо?» и его «рекламную» главную фразу? Мне кажется, она помогла сформироваться позитивному мировоззрению не одного поколения наших соотечественников:
Мальчикрадостный пошёл,и решила кроха:«Будуделать хорошо,и не буду —плохо».
Мне тоже хочется, чтобы, прочитав мою книгу, ребёнок с улыбкой сделал бы такие же простые и понятные ему выводы.
— У Вас отличное чувство юмора. Многие православные люди слишком мрачно и серьёзно относятся к жизни. Как Вам удалось этого избежать?
— Я не могу по-другому писать, потому что такой меня создал Господь. Я любопытно-любознательная натура, постоянно попадающая в разные передряги, а потом описывающая эти приключения. Не зря я себя называю троюродной мамой Хрюши — этого моего любимого озорного создания.
— «Поезд по имени Жизнь» будет интересно и полезно читать не только детям, но и их родителям, ведь в книге показаны реальные примеры того, как можно доходчиво и интересно рассказать ребёнку о сложных вещах, как бережно направить его по правильному пути. Какие практические советы Вы можете дать современным верующим родителям? Как им не переусердствовать и не оттолкнуть ребёнка от Церкви?
— Взрослые для детей подобны отрытому письму. Если родители говорят ребёнку одно, а сами… Тогда их наставления в одно детское ушко — вжик — влетят, в другое с той же скоростью — вжик — вылетят. Слышала однажды, как пятнадцатилетняя девочка с горечью говорила: «Некоторые христиане хуже обычных людей. Обычные снаружи и наизнанку одинаковые. Они не раскрашивают себя библейскими цитаточками, у них нет двойного дна». Так вот, самая лучшая миссионерская книга для ребят — это наша жизнь без двойного дна, ведь ребёнка не обманешь. Поэтому, когда родители пеняют, мягко говоря, на невнимание своих чад, которым «посвятили всю жизнь», то хочется им да и себе, конечно, напомнить одно мудрое изречение: «Ребёнок — продолжение наших достоинств и недостатков». Моей любимой доченьке тридцать. В этом тридцатилетнем зеркале я вижу себя…
— Нашим читателям, конечно же, хочется узнать, как Вы сами пришли к вере.
— Мой отец был неверующим. Мама — верующая коммунистка. Она нас с братом окрестила, научила трём молитвам, водила к причастию. Моя мамочка сделала главное дело в своей жизни: она посеяла в наших душах семена христианской веры. Мама не читала Библии, она толком и не понимала, в кого она верит. Но они с отцом нас научили быть честными, любить ближнего. Мне нравится фраза Николая Семёновича Лескова: «Русь была крещена, но не была просвещена». Вера в нашей семье, да и не только в нашей, была неосознанной, обрядной: куличи, свечи, красные яйца на Пасху, красивые песнопения на «иностранном» языке в храме. Поэтому, когда мы с братом подросли, Бог выветрился из нашей жизни. Но не совсем. Помню, как я молилась, чтобы поступить в институт, и как мама зашивала «Живые помощи» в пиджак брата. В институт мы по Божьей милости поступили. И только потом-потом, когда жизнь пошла наперекосяк, я начала изо всех сил искать Бога. Я была уверена, что только Он даст мне ответы на все мои ВОПРОСИЩИ: «Зачем я родилась? Почему мир несправедлив? Почему окружающие люди лгут и ненавидят друг друга? Кто виноват? И, самое главное, — что делать?» Однажды в больнице Господь познакомил меня с Натальей Васильевной Тырык. Она лежала на соседней койке. Эта женщина всем помогала, хотя сама была не самой здоровой в палате, от неё шло ко всем, как по проводам, тепло. Она была ОСОБЕННОЙ, не от мира сего. Я сразу потянулась к ней, а потом новая подруга за руку привела меня в церковь, познакомила с верующими. Я духовно ожила, стала изучать Библию. Меня так захватила эта мудрая книга, что я читала её круглые сутки и везде. Её пророческие слова постоянно звучали во мне: Вера от слышания, а слышание от Слова Божия (Рим. 10:17). И Слово Божье проросло во мне, я осознала свою веру и только тогда начала понемногу меняться: слой за слоем с болью отдирала от кожи свои «грязные, греховные одёжки», получая постепенно ответы на все свои «почему». Вот так я и пришла к вере.
— Свою книгу Вы посвятили «Господу, своему роду и друзьям на земле и на небесах, матери, отцу, брату и дочери». Скажите, пожалуйста, какую роль играют близкие в Вашем творчестве?
— Один нобелевский лауреат попросил написать на своей могиле: «Родился, жил и умер, так и не приходя в сознание». Когда осознанная вера поселилась в моём сердце, я поняла, почему все люди, даже неверующие, — братья и сёстры; почему Бог — это любовь. Мы все дети единого Бога Творца; Христос, Его Сын, за нас умер — мы должны осознавать это и любить друг друга. А поняв это, я простила своих родителей, ведь дети обычно не понимают ценность этих самых близких на земле людей и обижаются на них по мелочам. Я отделила зёрна от плевел и полюбила своих родственников. Я оценила своего младшего золотого брата, который нам с дочкой стал опорой в жизни. И эта перестройка сознания, наполнившая меня любовью, произошла благодаря Господу. Великая ему благодарность за моё пробуждение, за моё творчество!
— Вы посвятили себя работе с детьми: много лет работали в передаче «Спокойной ночи, малыши», потом в передаче «Шишкин лес», выходящей на семейном христианском телеканале «Радость моя». Какое, по Вашему мнению, должно быть современное телевидение для детей? Каким Вы видите будущее детского христианского телевидения?
— После кризиса девяностых годов, когда всё перестроилось не в лучшую сторону, почти вся наша съёмочная группа передачи «Спокойной ночи, малыши» постепенно перекочевала на открывшееся православное семейное телевидение «Радость моя». Канал просвещал! Он показывал живую христианскую жизнь на Руси. Зрители знакомились с верующими — обычными и в то же время необычными людьми. Этим людям хотелось подражать. Детские программы в игровой форме сеяли «разумное, доброе, вечное». На канале шли уроки церковнославянского языка. Рассказывали о праздниках и святых. Именно таким, мудрым и не занудным, и должно быть детское телевидение, воспитывающее будущее поколение. За просветительскую деятельность канал был удостоен многих телевизионных наград. Вскоре в журнале «Славянка», где я писала несколько лет детские рассказы, появилась моя «ода» на семи страницах, воспевающая канал — это православное телевизионное Мироздание. Но сейчас канал по объективным причинам закрылся. Идут повторы. Надеюсь, что он возродится и всё вернётся на круги своя.
— Расскажите, пожалуйста, немного о своих творческих планах.
— Пишу книгу о приключениях девочки, которая ходит в христианский детский сад. Сотрудничаю который год с журналом «Читайка», у меня там своя рубрика «В гостях у Словарёны». Ещё один заветный план. Есть в лесах Ярославской области жемчужина — женский монастырь на Сольбе. Я там жила две недели под крылом настоятельницы — матушки Еротииды. Она предложила мне преподавать воспитанницам монастырского приюта новый предмет «Развитие творческой фантазии». Если Господь благословит, буду рада быть полезной и на этом поприще. Ещё одна мечта — петь на клиросе, закончила курс постановки голоса.
Мой «поезд по имени жизнь» всё время набирает скорость, ветер свистит в ушах. Как жить здорово-о-о-о-о-о-о-о!
— Большое спасибо, что немного приоткрыли нам свою душу. Надеемся, что Вы напишете ещё множество чудесных книг для детей, которые станут для них маячками на пути в Небесное Царство!
— И вам всего самого лучшего! Спасибо за интересные вопросы.
Интервьюер: Елена Кочергина
15.02.2015
Вероника Черных: «Сиденье на диване перед телевизором или погружения в соцсети никак не научат ребёнка настоящему делу…»
интервью
— Вероника Николаевна, поздравляем Вас с долгожданным выходом книги «INTERNAT 3.0»! Расскажите, пожалуйста, как возникла идея написать этот роман? Был ли какой-то прообраз у главного героя книги — Дениса Лабутина?
— Спасибо за поздравление! Публикация этого романа — значительное событие в моей литературной жизни. Идея книги витала в воздухе. Ювенальная юстиция уже протянула щупальца с Запада в нашу Богохранимую страну. Меня очень волновала эта страшная экспансия. Я даже собирала подписи под обращением в правительство РФ о вреде и запрете ювенальной юстиции. Ответили мне стандартными фразами: «не волнуйтесь, всё под контролем, мы только попробуем…»
Тогда же обеспокоила меня и другая болезнь общества — игромания. Зависание детей, подростков, взрослых в компьютерном пространстве уничтожает подчистую трудовой, нравственно-этический, моральный, творческий потенциал страны.
Эти две темы сплелись воедино, когда я прочитала в журнале «Русский дом» вступительную статью главного редактора о подростке, который «подсел» на компьютерные игры и прокутил в компьютерном салоне зарплату мамы за пару месяцев. Узнав о воровстве сына, расстроенная мама влепила ему пощёчину, от которой парень ударился плечом о косяк. Синяк увидела школьный омбудсмен и забрала подростка из неполной семьи в интернат. История в журнале была не закончена: ребёнок оставался в детдоме, мама боролась за его возвращение.
Так в моём сознании соединились все составляющие идеи книги. Конечно, сюжет постепенно оброс другими героями и антигероями, ситуациями, подробностями. Последние абзацы были написаны в тот же день, когда я начала первую главу, а потом уже писался весь остальной текст книги.
— Сталкивались ли Вы сами с проблемой «ухода» своего сына из реальности в виртуальный мир; увлечения им компьютерными играми, общением в соцсетях и так далее? И что посоветуете делать современным родителям, чтобы заинтересовать своего подросшего ребёнка реальными, а не виртуальными увлечениями?
— Моему сыну девять лет. Зная об опасности ухода в виртуальность, мы с мужем не приучали его к компьютеру. Лишь этим летом он освоил самую простую компьютерную игрушку. По его поведению видно, что даже она захватывает ребёнка и создаёт в нём эмоции нездорового восторга при победе или истеричную злобу из-за поражения. К счастью, довольно быстро ему самому приелось сидеть за планшетом. У него масса других интересных дел с папой, со мной, с друзьями.
Мне кажется, родителям надо увлечь своих чад тем, что они хорошо умеют делать сами, или вместе с ними научиться чему-нибудь новому. Сиденье на диване перед телевизором или погружения в соцсети никак не научат ребёнка настоящему делу и умению самому, с помощью Божией, управлять своим временем, своей жизнью. Спорт, творчество, туризм, изучение флоры и фауны, наука, техника, краеведение, культура, литература. Сфер приложения интересов ребёнка столько, что никому не придётся скучать, а виртуальные миры покажутся пресными и однообразными.
— Расскажите, пожалуйста, немного о своей творческой судьбе. Каковы основные вехи Вашего творческого пути? С чего он начинался?
— В подростковом возрасте я практически ни с кем не дружила. Много читала, смотрела телевизор, ходила в лыжную секцию. Родители заставляли меня гулять. Я и гуляла — по улицам, в парке, по берегу озера. А в 1979 году по телевидению показали премьеру — советский фильм «Д’Артаньян и три мушкетёра». Увлечённая этой историей, во время прогулок, стоя в очереди или перед сном я начала сочинять свои сюжеты. Однажды в 1980 году на уроке истории написала красивую фразу о восходе солнца. И в этот миг я поняла, какое это волшебство — самой в воображении создавать миры…
Я стала писать. И пишу до сих пор.
Училась я с 1985 по 1989 год в Челябинском институте культуры, на библиотечном факультете. Увлеклась пантомимой. Когда вернулась в Снежинск и стала работать в научно-технической библиотеке Ядерного Центра (РФЯЦ-ВНИИТФ им. Е. Н. Забабахина), несколько лет вела свою детскую студию пантомимы. У нас хорошо получалось. Мы ставили спектакли, готовили концерты, выступали. В 1995 году пришла пробоваться на городское радио в роли корреспондента. В 1996-м меня пригласили трудиться внештатным корром в новообразующуюся газету «Окно», в которую пишу до сих пор. Готовила материалы и в другие городские газеты. Создала православную газету «Благодарение», которая выросла с вкладки в «Нашей газете» до самостоятельного цветного 16-полосного издания, над которым трудится редакция нашего прихода.
Понемногу писала прозу и стихи. Но никуда их не отсылала — не считала достойными. Первые публикации в литературных альманахах и сборниках начались только с 2004 года.
— А каков был Ваш путь к вере? Ваше творчество дало толчок к вере или, наоборот, вера дала толчок к творчеству?
— Я росла атеисткой. Но в 1991 году мне вдруг очень захотелось креститься. Что я и сделала. Несколько лет пребывала в уверенности, что верую в Бога. Даже купила молитвослов, Новый Завет, Библию, две книжки протоиерея Дмитрия Дудко. Но ни одну из этих книг я не раскрыла, не прочитала ни строчки; страницы о Боге казались мне тяжёлыми. Телепередачи о православии смотреть не могла, предпочитала мистику, боевики, комедии. Соборы были для меня только архитектурными жемчужинами. Правда, в храме, если я изредка попадала туда, мне становилось странно хорошо. И я с гордостью думала, что Бог меня принимает и отмечает своей благодатью за то, что я зашла на минутку в Его обитель и поставила пару свечей…
В первый раз я исповедалась в соборе соседнего города Касли в 1998 году. Слёз было! Облегчения!.. Через год соборовалась, не понимая сути происходящего, а в конце лета 1999 года сподобилась причаститься, не зная, как это делается, зачем, в чём смысл причастия. Это уже произошло в нашем храме иконы Божией Матери «Знамение», в селе Воскресенское. Храму лет триста, после революции он стоял пустой, осквернённый, разграбленный. Его отреставрировали, и начались службы.
И вот в одно летнее воскресенье 1999 года иерей Андрей Ерёмин не допустил меня до причастия. Оказывается, к нему надо было как-то готовиться! Ух, как я обиделась: ведь все видели мой позор, когда мне велели отойти от Чаши! Моя подруга посоветовала не покидать храм, как я уже собралась сделать, а почитать Иисусову молитву. Я её с трудом выучила, почитала, успокоилась, а в конце службы подошла к отцу Андрею и самоуверенно сообщила ему, что я корреспондент и хочу писать о православии. Неожиданно он согласился встретиться со мной в его доме в Воскресенском, где он жил с матушкой и детьми.
Приехала из храма — голова тяжёлая, всё тело ломит. Ухнула спать, проснулась — а на душе словно стопудовый жернов. Все дни до пятницы этот жернов висел на моей груди, так было плохо! Но, не желая ехать в деревню к священнику, боясь и его, и разговора с ним, я всё же поехала и встретилась, и поговорила. И жернов обратился в крылья! Стало так ясно на душе, так чисто, радостно, откуда-то появились силы, исчезли страхи и одиночество.
С того августовского вечера всё для меня переменилось. Я стала ходить в храм. Но писать о духовной жизни, о людях, которые идут к Богу, начала гораздо позже — примерно с 2008 года. Здесь снова соединилось воедино: желание писать и вера в Господа нашего Иисуса Христа…
— Ваше творчество очень разнообразно. Вы пишете стихи, рассказы и повести для детей и взрослых, сказки и притчи. А какой Ваш любимый жанр? Что для Вас интереснее — писать книги для взрослых, для маленьких детей или для подростков?
— Если бы у меня было явное предпочтение какому-либо одному жанру, то именно в нём бы и совершенствовалась, не затрагивая иные… Когда я была атеисткой, то писала «нравственную фантастику». Я считала, что реальная жизнь неизмеримо скучнее придуманной (своего рода это был уход в виртуальный мир, только не навязанный компьютером, а созданный собственным сознанием). После того, как я поняла, что Бог есть, и я — одна из Его детей, каждого из которых Он любит и ценит, — фантастика, наоборот, показалась мне пресной и бедной, а реальная жизнь — богатой, насыщенной, непредсказуемой. Конечно, сперва появились рассказы. В связи с рождением в 2005 году сына — сказки, которые довольно легко сочинялись из-за моего былого увлечения фантастикой.
Мой первый большой литературный труд о духовном пути — повесть «Поводырь» (о старике, которого выгнала на улицу дочь) — также возникла из рассказа, который вдруг не захотел прекращаться и оброс персонажами и их историями (кстати, в этом случае конец тоже был написан вместе с началом). Я писала в блокнотах понемногу, но каждый день — на автобусных остановках, в автобусе, в машине, поезде, самолёте, в очередях, в музыкальной школе и в спортивной секции, когда ждала сына… Так я перестала бояться ёмких жанров. Мне интересно всё: и малое, и большое, и детское, и взрослое, и реальность, и сказка… Нравится перемешивать две последние категории. Как говорится, в их синтезе «можно резвиться, но в меру».
— В книге «INTERNAT 3.0» Вы затрагиваете остро социальные темы, в частности, тему внедрения в нашей стране ювенальной юстиции, о которой Вы уже немного говорили в начале нашей беседы. Сейчас эта тема волнует многих родителей, но отношение к ней неоднозначное. Какую опасность, по Вашему мнению, представляет собой ювенальная юстиция для России? Каким образом мы можем противостоять её внедрению?
— Для меня это боль. Для общества — гибель. Ювенальная юстиция базируется на устрашающем принципе уничтожения семьи как таковой. Люди, придумавшие отбирать детей у родителей по ничтожнейшим поводам и без, прекрасно осознавали, что делают. Это была их цель: в кратчайшие по историческим меркам сроки ликвидировать семью, которая является основой любого государства. Лиши государство института семьи — и оно сдастся на милость победителя, поскольку его некому и не ради чего будет защищать. И государство растворится в неком общем общественно-социальном образовании под руководством единственного человека. Сценарий известен, не правда ли? Он ускоренными темпами внедряется в нашу жизнь, и ювенальная юстиция — один из методов и тактик процесса глобализации. Я бы сказала — один из основных. Если ювенальная юстиция разрушит в России семью, то последний оплот человеческих ценностей падёт. Преграды антихристу не будет никакой. Ему и так уже мало кто противится в нашем ошалевшем от насилия, равнодушия, циничности, язычества и разврата мире.
Как противостоять… Не имея специального образования и большого ума, вряд ли я смогу дать конкретный ответ. Думаю, надо отсечь некоторую прослойку людей от иностранной кормушки, чтобы они не имели возможностей губить нашу экономику, образование, культуру, здравоохранение, промышленность, сельское хозяйство, спорт своими реформами, которые оплачены Западом и ведут к кризису во всех сферах жизни русского человека. Я бы оградила нас от Запада. Я бы ввела и усилила уголовную ответственность за создание и деятельность сект, за аборты, за пьянство, за распространение наркотиков и детской порнографии, за проституцию, за занятия колдовством, гаданием, экстрасенсорикой. Я бы щедро финансировала медиа-индустрию и ужесточила бы цензуру. Возвратила бы те учебники и те принципы обучения, что были раньше. Уничтожила бы западные методики воспитания, обучения, оздоровления детей. Знаю, что всё это наивные мечты, не основанные на специальных знаниях. Но разве не эти меры нужны, чтобы Россия не умерла? Запад только этого и ждёт, чтобы с облегчением вздохнуть и беспрепятственно вести весь мир к дьяволу.
Противостоять ювенальной юстиции надо всем обществом. Раз она внедряется сверху, значит, надо «взрывать» её снизу, нашими с вами протестами, объединением против неё, чтобы заставить государственных «антидеятелей» её убрать из нашей страны.
— Да… Сурово, но справедливо… А над чем Вы сейчас работаете? Какие творческие задачи перед собой ставите?
— Только что закончила рассказ «Полстакана молока». Ввожу с блокнота в компьютер. Тема — бандеровцы во время Великой Отечественной войны, современная Украина, боль, тревога, сострадание.
Начала маленькую сказочку о стульях и Вселенной.
Продолжаю работать над повестью с рабочим названием «Хлебное место». Она о старике, который ходит на похороны и кушает на поминках. Он молится об усопших. В городе он знакомится с бомжами, дружит с ними. А потом встречается с неким бизнесменом, который организовывает в «мёртвой» деревне коммуну. Даёт бомжам кров, работу. Кто-то рад. Кто-то предпочитает бездумную жизнь бродяги. Старик побыл в коммуне и возвращается в город, чтобы снова ходить на похороны и просить Господа отпустить усопшим грехи и ввести их в Царствие Небесное… Половина повести была написана, когда блокнот с нею я забыла в Царицынской электричке. Теперь восстанавливаю текст. По-другому.
Творческие задачи — обыкновенные. Разбудить совесть, сердце, душу. Рассказать о Боге, об Истине. Оделить надеждой. Разъяснить, что такое хорошо и что такое плохо. Отчего-то эти понятия сегодня размыты до неузнаваемости.
Знаете, мне рассказывала подруга об одном впечатлении от моей книги «Поводырь». В повести есть эпизод о молодой женщине Агате, пришедшей в больницу на аборт. Подруга читала книгу, сама лёжа в отделении гинекологии. Её соседкой по палате оказалась девушка с направлением на аборт. Ей было скучно, и она попросила мою подругу дать ей немного почитать мою книжку. Та дала. Ей открылась как раз глава про Агату. Она прочла, задумалась… собрала вещи и ушла домой. Аборт делать не стала.
О другом впечатлении мне рассказывали люди, прочитавшие книгу «Вор, ведьма и душа» (об опасности колдовства). Оказывается, они не знали, что магия — гибель для души. Вот так…
А кто-то не знал, кто такие скинхеды, и понял их суть и зло из повести «Оливка в пожаре».
Кто-то задумался о Боге и провидении, о Его любви к нам после прочтения повести «Икона» (о чуде «каменной» Зои в Самаре в 1956 году). «Значит, Бог есть?..»
Детям же просто нескучно читать сказки — и длинные, и короткие…
Вот для них всех, для людей любого возраста, любого опыта — моё творчество. А задача, по сути, одна: рассказать о любви Божией.
— Спасибо за откровенные ответы! Желаем Вам успехов в творчестве и всего самого наилучшего!
— И Вас спаси Господь! Хочу сказать спасибо всему коллективу издательства «Символик» за проделанную работу! Очень здорово, что вы не боитесь брать труды неизвестных пока авторов и кропотливо работаете с ними. Это дорогого стоит! Уверена, что у вашего издательства большое будущее. Вы крепко стоите на обеих ногах и имеете крылья, чтобы летать: труд человеческий и помощь Божию.
Беседовала Елена Кочергина
10.03.2015
Дмитрий Савельев и Елена Кочергина: «Истинная любовь супругов друг к другу не может не привести их к Богу…»
интервью
Дмитрий и Елена живут в небольшой комнатке в блочной девятиэтажке постройки 70-х годов. Первым делом мне бросаются в глаза два горных велосипеда, стоящие у стены.
— Это наши старички, — улыбается Дмитрий, перехватывая мой взгляд. — Серебряному — двадцать лет, бордовому — четырнадцать. Каждый тысяч по двадцать пробежал. Все шестерёнки уже заменили — старые стёрлись. А вообще они в хорошей форме.
— Старый друг лучше новых двух, — подтверждает Елена. — Рука не поднимется их кому-то отдать, чтобы купить новые. Столько вместе пережито!
В красном углу стоит венчальный складень — Казанская Богоматерь и Христос с Евангелием. Над кроватью — распятие.
— Крест со Святой Земли, — поясняет Дмитрий. — Родные привезли. Сами мы на медовый месяц съездили в Турцию и больше из России ни ногой.
— И совсем не хочется побывать на Святой Земле или на Афоне?
— Раздирать «одну плоть» на две части, чтобы одна из половинок отправилась в паломничество на Святую Гору? — удивляется Дмитрий. — По-моему, это как-то неправильно. На Афон пусть ездят холостяки, монахи. А мы надеемся побывать там вместе — после того как земля преобразится. Тогда не будет запрета женщинам на въезд.
— Ну а на Святую Землю съездить не хочется? Её называют пятым Евангелием.
— Это не совсем верно, — возражает Дмитрий. — Я бы не ставил места́ земной жизни и страданий Спасителя наравне с Евангелиями. Да, Святая Земля тоже благовествует, но на что она действует? На сердце. А Новый Завет — бесконечная пища для разума. В Евангелиях такие глубины, которые не могли познать величайшие святые. Можно ли сказать про Христа, что Он есть самое чистое и доброе Сердце? Нет. Мы скажем: у Него самое чистое и доброе сердце из всех людей. А можно сказать про Спасителя, что Он есть Разум, всякий ум превосходящий? Можно и говорится. Поэтому Евангелие — это в одном из значений Сам Христос, Слово Отчее. А Святая Земля — лишь следы Его пребывания, помогающие укрепляться в вере, когда она ослабевает.
— У меня слово «спасаться» ассоциируется с пребыванием на одном месте, — добавляет Елена. — Сразу вспоминаются Серафим Саровский, Феофан Затворник и другие святые, которые никуда не выезжали. Разъезды и паломничество нарушают гармонию внутренней жизни, отвлекают от богомыслия. Мне кажется, они нужны либо новоначальным, либо тем, у кого ослабела вера.
— Интересная позиция. А у вас самих вера никогда не ослабевала?
— Настолько, чтобы надо было ехать на Святую Землю — нет, — улыбается Дмитрий. — Конечно, периодически случаются приступы маловерия, но, как правило, хватает обычных средств борьбы — понуждения себя на молитву, чтения Евангелия, причащения.
— К тому же мы — одна плоть, — говорит Елена. — С одной стороны, это означает, что мы можем заражать друг друга грехами. Но с другой стороны, мы и исцеляем друг друга, когда кто-то из нас впадает в яму маловерия.
— Насколько я понял, повесть «Свет за облаками» — это как раз хвалебный гимн браку?
— Можно и так сказать, — отвечает Елена. — Вернее, это хвалебный гимн истинному браку и истинной любви. Мы уверены, что истинная любовь супругов друг к другу не может не привести их к Богу, к Божественной Любви. Каковы признаки истинного брака? Готовность пожертвовать собой, своими интересами, полностью открыться своей второй половинке, жить её жизнью и дать возможность ей жить своей жизнью. Тот, кто научится быть одной плотью с другим человеком, сможет перенести эти отношения и на Христа, впустить в себя Бога, стать одним целым со Спасителем. Эта мысль многократно звучит в Евангелии: Христос называется женихом человеческой души, а единение человека со Христом сравнивается с брачным союзом. В одном из толкований и таинство Крещения есть обручение души с Богом — залог полного единения в Царстве Небесном, где Господь будет всё и во всём. Исповедуемся и причащаемся мы для того же — чтобы полностью открыть свою душу и своё тело Небесному Жениху.
— Ваш «Свет за облаками», как мне кажется, перекликается с «Переландрой» Клайва Льюиса. Я прав?
— Я бы сказал, что «Свет за облаками» скорее похож на «Расторжение брака» того же Льюиса, — размышляет Дмитрий. — Это притча, в которой речь идёт не о прошлом, а о настоящем, не о каком-то ином мире или другой планете, а о нашем собственном мире, о наших душах. Она о каждом из нас, ведь все мы когда-то «упали с неба» в адские бездны земли и теперь должны вновь научиться любить и устремлять свой взгляд к небесам. Это трудно, но реально. Господь всех нас приглашает на экскурсию в рай и предлагает там остаться, но нам решать — принять ли это приглашение или вернуться в свой персональный ад. В «Свете за облаками» наши герои принимают приглашение Господа, чего мы искренне желаем всем нашим читателям.
— А кто такой Агапэ?
— По-моему, его имя говорит само за себя. Думаю, читатель и сам догадается, что мы зашифровали в этом произведении, если хорошенько подумает, — отвечает Елена.
— Слышал, вы сейчас отошли от прозы для взрослых и переключились на сказки для детей. Что вас к этому подвигло?
— Да, не так давно мы увлеклись написанием сказок, — рассказывает Дмитрий. — Правда, нельзя сказать, что это чисто детская литература. Сказки наши не только и не столько для детей, сколько для их родителей-взрослых. Мы так и назвали наш новый сборник: «Добрые сказки для взрослых (и) детей». Причём «и» стоит в скобках, чтобы можно было прочитать «для взрослых детей». Кстати, мы и тут не то чтобы очень отступили от нашего любимого направления — фантастической притчи. Ведь в наших сказках, как и в других наших произведениях, присутствует иносказание, метафора. К ним читателю надо подбирать ключик, чтобы понять заложенные там христианские идеи. Но в то же время мы старались писать эти сказки так, чтобы и детям тоже было интересно их читать. Вспомните, Ганс Христиан Андерсен сочинял свои сказки в основном для взрослых, а теперь они стали эталоном сказки для детей. Надеемся, что и наши сказки понравятся людям всех возрастов. В них, само собой, нет свойственных взрослой литературе описаний сцен насилия или сексуальных сцен, всё предельно мягко.
— А вдохновил нас на написание таких сказок-притч один прекрасный человек и чудесный современный сказочник — Станислав Владимирович Брейэр, — добавляет Елена. — Именно он заразил нас своими необычными, немного даже сумасшедшими (в хорошем смысле слова) сказками, где в качестве героев выступают ожившее озеро, окно, кровать и так далее. Но самое главное — сказки эти удивительно добрые и светлые, в них выражены дух и суть христианства. После их прочтения нам тоже захотелось испытать себя на этом поприще, попробовать написать по-настоящему добрые христианские сказки. Ну а насколько хорошо у нас это получилось — судить читателю.
— Есть какие-нибудь планы на будущее? Что пишете или хотите написать?
— Очень хочется написать сказочно-фантастическую повесть для подростков, — говорит Елена. — Это, на мой взгляд, самый обиженный возраст в плане того, что для него пишется мало хороших книг русскими авторами. Хотя на Западе сейчас очень популярны книжные сериалы для подростков — по ним уже снято множество фильмов. Думаю, не надо их перечислять — все и так их прекрасно знают. Секрет их популярности, как мне кажется, в том, что их читают и смотрят не только подростки, но и взрослые люди. Возможно, это следствие общей инфантилизации современного читателя и зрителя. Литература для взрослых кажется ему слишком сложной и непонятной, а произведения для подростков — как раз по разуму. Так что, не исключено, что и у нас скоро войдут в моду произведения, написанные для среднего школьного возраста. Однако кто бы ни был нашим потенциальным читателем — ребёнок или взрослый, — мы хотим, чтобы наше произведение не было пустым развлекательным чтивом (хотя, конечно, оно должно быть интересным и необычным), а несло нравственный и духовный заряд, тянуло к Небу, заставляло задуматься над бытийными вопросами.
— Ну а что касается сюжета будущей повести, то он примерно такой, — подхватывает Дмитрий. — Брат с сестрой, погодки, едут на «Сапсане» в Санкт-Петербург в гости к друзьям. В дороге они по неизвестной причине оба засыпают, а когда просыпаются, то обнаруживают, что попали совсем не в тот город, в который ожидали попасть. По городу разгуливают говорящие йоркширы, древесные великаны и тролли, вместо Зимнего дворца в небе парит замок с титанами, в Неве обитают русалки, и повсюду разлито волшебство. Зачарованный Питер опутывает брата и сестру своими сетями, и с каждым днём им становится всё тяжелее вырваться из волшебной реальности. Эта повесть по задумке — в первую очередь о нравственном выборе; о предательстве, падении, восстании и очищении; о том, что добро всегда сильнее зла. И, конечно же, о том, как нелегко порой бывает вернуться домой, в объятия отчие.
— Начало интригует. Желаю удачи в написании повести. Всех вам благ!
— И вам спасибо за интересные вопросы.
Беседовал Денис Пашковский
15.09.2015
